Твой супруг Менахем–Мендл.
Главное забыл! Ты, наверное, думаешь, дорогая моя, что один я торгую «бумажками»! Бродский[22] тоже торгует ими. Разница только в том, что я, когда иду покупать бумаги, должен рассчитать, сколько мой желудок переварить может, а Бродский покупает сразу тысячу штук, пять тысяч, десять тысяч. Шутишь с Бродским? Тот, как выедет в своей карете, — Крещатик дрожит! Все шапки снимают, в том числе и я. Вот ловко было бы, если бы я вдруг выскочил в Бродские!.. Глупенькая, если бог захочет…
Тот же.
VIII
Шейне–Шейндл из Касриловки — своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем–Мендлу, да сияет светоч eго!
Во–первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем!
А во–вторых, пишу я тебе, дорогой мой супруг, что «из поросячьего хвоста, — как говорит моя мама, — бобровой шапки не сошьешь…» Это я относительно твоей замечательной невестки Ентл, чтоб она сгорела! На прошлой неделе она надумала распустить по городу слух, будто ты уехал в Америку, а меня — не дождаться ей этого — оставил вдовой при живом муже. Откуда, говорит, она это взяла? Сора–Нехама слыхала от Лейзер–Гершке Аврома, будто Борух, сын Бенциона, сам видел у Мойше–Шмуеля письмо, полученное от Меер–Мотла из Америки. Я, конечно, побежала к Мойше–Шмуелю: «Где письмо?» А он спрашивает: «Какое письмо?» — «Которое Меер–Мотл пишет вам из Америки». А он мне: «Кто вам сказал?» — «Борух, Бенционов сын!» — отвечаю я. А Мойше–Шмуель: «Как он мог сказать вам, этот лгун, этот враль, что–нибудь подобное, когда я с ним вот уже больше года не разговариваю?» Бегу оттуда к Боруху, сама не своя. Оказывается, что его уже третья неделя, как в Касриловке нет. Полетела к Лейзер–Гершке и задала ему порцию как следует, — зачем он наболтал Сора–Нехаме такую чепуху насчет письма, которого и на свете не было? А он смотрит на меня, как на помешанную: о чем речь? Оказывается, это она сама, твоя Ентл то есть, пропади она пропадом, выдумала все! На что способна, подлая! Но тебе, наверное, все, что я пишу, и в голову не лезет, тебя больше интересуют твои егупецкие дамы, чтоб их дьявол побрал с их брильянтами вместе! Слышишь, Мендл! Я даже имени их слышать не желаю, — до того а их ненавижу! Мне уже опротивели подарки, которые ты собираешься купить для меня! Наперёд тебе говорю, дорогой мой супруг: если хочешь купить мне что–нибудь, покупай то, чего там не носят. Не хочу, чтобы ты сравнивал меня с кем–либо, — пусть они провалятся сквозь землю! Но дожить бы уже и увидеть от тебя хоть что–нибудь на самом деле, а не на бумаге. Как моя мама говорит: «Словом меньше, да куском больше…» Зачем тебе откладывать на другой день? При таких делах, если не оторвешь насильно, так и иметь не будешь! Но можешь говорить что угодно: покуда не увижу своими глазами — не поверю. Не потому, что считаю тeбя лгуном, а потому, что тебе егупецкие жулики наврут с три короба, а ты и уши развесишь. Что ты равняешься к Бродскому? Вы с ним вместе свиней пасли? Дают тебе за твои бумажки какие–нибудь деньги — бери! Что ты из себя корчишь? Одесские шарлатаны и в Бойберике нашли тебя и пытались выманить твои драгоценности? Пожалуйста! Пусть носятся с этим барахлом! Как моя мама говорит: «Хватай шапку с орехами и беги!..» Но что говорить с сумасшедшим! Вдруг ему вздумалось сделаться купцом, да еще васильковским к тому же! С жиру бесится человек! Не знает, что бы ему еще придумать! Что это тебе так понравился Васильков? Впрочем, чему тут удивляться? Когда днем торчат в Егупце, ночью — в Бойберике, а торгуют с Петербургом и Варшавой, — почему не быть прописанным в Василькове? Хоть у черта на куличках! Смотри, Мендл, как бы все твои счастливые дела не кончились тем, что мне опять придется высылать тебе на расходы, как желает тебе и сейчас и всегда