Гена снова щелкает челюстью, на сей раз возмущенно.
— Да ты что? Натурально рыжая, поверь моему глазу. А насчет виски — не надо. Сам же просил подешевле.
— Натуральная, говоришь? А на спор? — подначивает его Шайя. — Давай на бутылку?
— А как узнаем?
— Биг дил! Подойти да спросить…
— Так прямо она тебе и скажет, — недоверчиво хмыкает Гена.
Шайя с преувеличенной мягкостью опускает на стойку пустой стакан.
— Ну, это смотря как спрашивать… Не в лоб ведь, конечно. Короче, давай бутылку. «Балантайнс», полную.
— Кончай, Шайя. У тебя и денег-то таких нету.
— Не бзди, Геннадий. Денег у меня завтра будет навалом. Продаваться иду, понял?.. И потом, эта конкретная бутылка — в счет твоего будущего проигрыша. Ну?.. Да не жмись ты! Когда я тебя обманывал?
Шайя берет бутылку. Он идет к столику не прямо, а по широкой дуге, дабы не смущать людей излишней целеустремленностью, чуждой местам отдыха трудящихся. Он ставит бутылку на стол и садится, не дожидаясь приглашения.
— Привет, Зуб, — говорит он, глядя на Ив. — Почему бы тебе не представить меня даме?
Он слышит сбоку недовольное сопение Зубина Меты, но ему это как-то по барабану — и сопение, и недовольство, и сам Зубин Мета с его филармонией, городом, страной, планетой и всем остальным космосом. Он вдруг чувствует, что как-то запыхался; и сердце вдруг проявилось ни с того ни с сего… нехорошо это, от этого речь получается с дурацким придыханием, а надо бы покруче так, понебрежней, типа ковбоя на Диком Западе… Никакая она не крашеная, прощай бутылка, даже две… а глаза-то, ядрена матрена… зеленые, веселые, любопытные, и главное, много чего там, в чем за один погляд не разберешься: этажи, этажи, этажи… и все настоящее, камень с бетоном, ни одной картонки, фальшивки, помета голубиного… Ив улыбается, и он отводит взгляд, потому что это уже слишком. Взгляд упирается в Зубина Мету, и Шайя разом приходит в себя и ухмыляется.
— Не слишком ли нагловато, Шайя? Смотри, не переиграй…
— Эй, Зуб! Ты что, онемел? Смотри, Гена тебе полбутылки лекарства прислал за счет заведения… — Шайя оборачивается к стойке, машет Гене, и тот согласно кивает им издалека своей крокодильей пастью.
— Лекарство — это хорошо, — неприветливо скрипит Зубин Мета. Он явно не планировал делить свое волшебное соседство с кем-либо другим. — Но ты-то тут при чем? В качестве бесплатного приложения?
— Разве я не ясно выразился? — удивляется Шайя. — Гена прислал тебе полбутылки. Пол! Половину! А вторая половина — моя. Так что извини, придется пить вместе. Но ты не расстраивайся, я не шумный. Я тут тихонечко посижу, свою часть добью и пойду себе, и пойду, и пойду…
Ив смеется, и это добавляет ему сил и еще чего-то. Чего? А, вот… между горлом и левым легким появляется какое-то вдохновенное подрагивание, будто птица бьет крыльями по воде, и из-под крыльев вылетают яркими брызгами красивые сверкающие слова, остроумные и веселые, такие, какие только и должны говориться в ее присутствии.
— Эй, Шайя… ты это… чересчур не увлекайся… того гляди, лопнешь от восторга…
Зубин Мета кряхтит, но выбора у него нету: виски уже плещется в стаканах, Ив смотрит выжидающе — мол, знакомь, что молчишь…
— Это Ив, — говорит он. — Звезда нашего ансамбля. А это — Шайя Бен-Амоц, профессиональный трепач и графоман.
— Врет, — протестует Шайя. — Просто трепач. Из графоманов я уже выписался. А вы, значит, Ив… Ева?.. или Иветта?.. Ив…
Он снова натыкается на ее улыбку, и снова смущается, и чтобы скрыть смущение, декламирует, полузакрыв глаза, громко и с подвыванием:
— «И недруга ив плакучих, властителя бликов лунных, архангела Гавриеля в ночи заклинают струны…»
— Это Лорка? — неуверенно спрашивает она, и Шайя понимает, что пропал. — Красиво. Только я не плакучая. Рыжие вообще редко плачут. А почему вы Шайя? Для такого имени вы слишком чисто говорите по-русски.
Зубин Мета фыркает.
— Слишком чисто?! Скорее — слишком много… Видишь ли, королева, он ведь не просто так треплется, а по радио, за зарплату. А у них там, как у собак, такие клички приняты, заместо псевдонимов. Шайя! Тьфу!.. никакой он не Шайя, королева. Ты только глянь на него — типичный Боря с Шепетовки.
— Экий ты циник, Зуб, — насмешливо замечает Шайя. — Можно подумать, что ты своим настоящим имечком пользуешься. Ты ведь тоже, небось, какой-нибудь Кирилл… или Мефодий? И, если уж зашла речь о собаках, то мы с тобой, дружище, только тем и отличаемся, что я себе свое имя сам взял, а тебе — собака подарила.