Но от штурмовиков была огромная польза! Да, фюрер, Геббельс, Гиммлер, Геринг — они что-то там организовывали, устанавливали контакты с предпринимателями, с политиками, с заграницей… Но ведь почему им это удавалось? Потому что за ними была эта сила — парни, дерущиеся на улицах, не боящиеся смерти, живущие в наши дни жизнью какой-нибудь викингской дружины или варварской орды. Они даже рейхсверу тогдашнему были бы серьезными противниками, не то что полиции на местах! Так что вскоре их и в тюрьмы перестали сажать, даже за убитых красных и разгромленные еврейские магазинишки — судьи опасались мести других штурмовиков. Ну и Тиссены с Круппами стали на нас уважительно посматривать: если мы в полуподполье заимели такую силу, то ведь и страной мы будем управлять неплохо, всяко уж лучше веймарцев, которые Англии кланяются!
Ведь что такое тогдашний штурмовик? Это тот, кто не думает над всякими философиями, а просто делает, что захочет. Не нравится ему коммунист — подойдет и разобьет ему морду. Не нравится фамилия хозяина какого-нибудь магазина — разобьет витрину. А если это кому-то тоже не нравится, то пусть они подойдут и скажут ему это в лицо! Вы скажете, Курт, что они были необразованны и знали только лозунги. Да. И они даже гордились этим. Почему? А все просто — это было одним из столпов их свободы. Ведь большая часть сегодняшних знаний нужна человеку именно для того, чтобы исполнять свою роль в обществе. А они просто брали от общества то, что хотели: пиво, женщин, драки, шумные сборища… Они разъезжали по улицам на грузовиках, орали националистические и антисемитские песни, бросали в толпу листовки, а полицейским и коммунистам наглядно показывали, что именно о них думают в СА. Собственно, они и националистами были только потому, что им это нравилось, а не потому, что хотели изменить к лучшему общество или там государство. Да, в сильном национал-социалистическом государстве таким не место, вот почему и случилась та ночь… Но с другой стороны, все так восхищаются всякими викингами и тевтонцами, а чем жизнь этих древних завоевателей отличалась от жизни ремовцев?
Так что, когда в 33-м Гинденбург сдал нам власть, в этом была огромная заслуга штурмовиков. Курт, вы, как военный, должны понимать — никто и никогда не станет уважать человека, за которым не стоит сила. Обычная, грубая, в лице армии или боевых группировок. Даже деньги не спасут, если нет такой силы — как не спасли они аристократию в России во время революции, а уж интеллигентность и хорошая репутация тем более не спасут. Мы это понимали, Муссолини понимал, Хорти в Венгрии тоже… А вот всякие клоуны, которым бы все "марши протеста" да заседания своих партий с громкими названиями устраивать, не понимали. Поэтому-то…
Однако тут нас прервали: меня срочно требовали к телефону. Как выяснилось, Кайтель и Геринг пришли к заключению, что в связи с полным превосходством противника в воздухе разумно будет не жертвовать напрасно людьми, и за счет личного состава эскадрилий сформировать несколько мобильных зенитных батарей, а остатки объединить с десантниками Штудента и Хейдте и использовать как обычные пехотные части. Пехота требовалась для поддержки мобильных противотанковых частей, обычно включавших в себя три-четыре самоходных орудия и один модифицированный "Тигр" или тяжелое орудие "Ягдпантер". Мобильные гаубицы, а также наиболее тяжелые орудия типа "Ягдтигр" пока планировалось держать в резерве, а артиллерийскую поддержку войскам оказывать обычными полевыми гаубицами, транспортируемыми тягачами или конными подводами. Генерал Хайнрици, не исключая возможной битвы за Берлин, все же рассчитывал растянуть оборонительные бои на подступах к городу хотя бы на пару недель, предоставляя возможность фюреру найти средство для разрешения сложившейся на фронтах ситуации. С целью замедлить продвижение русских резервы изымались даже у основных боевых группировок на Западном Фронте — у Моделя в Руре и Кессельринга в Италии, не смотря на протесты последних.
Идея Кайтеля и Геринга показалась мне своевременной, и я поспешил к фюреру, чтобы сообщить ему о ней.
Гитлер включил меня в число людей, которых охранники пропускали к нему в любое время суток, так что я попал на окончание заседания, посвященного оккупированным русскими территориям Германии. Розенберг, "министр восточных территорий", как раз пытался оправдать неорганизованность снабжения и связи с группировками "вервольфов" и "гражданского сопротивления", действующими в тылу Советской Армии. Получалось, что подпольной или партизанской борьбы заметных масштабов немецкий народ не вел, или вел — под прицелом "люггера" какого-нибудь ССовского чина, которому все равно терять было нечего.
Фюрер в этот раз воздержался от каких-либо комментариев. Когда Розенберг закончил свое сумбурное выступление, Гитлер лишь безмолвно покивал своим мыслям и потребовал, чтобы впредь ни одна боевая часть не оставляла русским занимаемые территории до того, как на них будет организована разветвленная система подпольного сопротивления. Отпустив офицеров и Розенберга, фюрер повернулся ко мне:
— Что у вас?
Я изложил суть запроса Кайтеля и Геринга. Фюрер встал из-за стола и навис над картой Восточного Фронта, опираясь руками на спинку стула.
— Пожалуй, они правы. А, хотя… Знаете, Курт, что бы мы сейчас не придумали с военной точки зрения, это нам не поможет. Вы сами слышали, насколько отечественные бюргеры готовы драться за то, что им дал национал-социализм! Вы представляете, их землю захватывает враг, мечтающий отнять у них право называться великим германским народом, а они только и думают, как бы сбежать из фольксштурма… И это при том, что по сравнению с населением других стран, даже европейских, наши обыватели процветали, а выиграй мы эту войну — у каждого из них был бы персональный рай на земле! Даже не за великую мечту о возрождении арийского господства, но во имя этого персонального рая они не хотят драться… Им легче сдохнуть в нищете, в послевоенной разрухе, стократно хуже версальской, чем рискнуть жизнью ради чего-то большего!
Обыватели, выродившиеся аристократики и гнилая интеллигенция — вот кто страшней для нации, чем любые коммунисты! Я хорошо помню, какие начались разговорчики в этой среде, когда мы начали на практике претворять в жизнь национал-социалистические нормы. "Ах, это азиатский тоталитаризм!", "Ох, это недопустимая жестокость!" — стонал какой-нибудь добропорядочный Ганс или Йозеф, но при этом уписывал за обе щеки кашу с колбасой, которую он имел только благодаря национал-социализму, путешествовал с семьей на пароходах по программе "Сила через радость" и водил детишек в оперу. Потому что при национал-социализме все — для блага нации. Много обыватель ходил по операм при веймарских плутократах? Да он тогда работал на одну кашу, а колбасу видел по праздникам. И тогда он, обыватель, был готов поддержать не то что нас или коммунистов — да хоть самого черта, лишь бы жрать каши вдоволь. А вот когда он это "вдоволь" получил, ему сразу стали неинтересны судьбы страны и нации. Обывателя нельзя приучать к сытой жизни, вот в чем дело! Моя ошибка — честно признаю, Курт! — в том, что я верил в возможность сделать из этик жирных обезьян настоящих германцев… Если бы я взамен каши и пароходов с фольксвагенами скормил им сказку о том, что они живут при национал-социализме впроголодь из-за происков американских капиталистов или русских коммунистов, мы бы, скорее всего, давно уже были и в Москве, и в Вашингтоне! Хотя… Возможно, тут дело в народе, в его качестве…