Но не думайте, это была чистая любовь, не омраченная сводящей с ума похотью. Я, в отличии от многих своих знакомых, воспринимал плотскую любовь не как что-то запредельное и запретное, а просто как само собой разумеющееся, как любые другие отношения между людьми. Однажды Кубичек подбил меня пройтись по кварталу проституток — это было настолько отвратительное зрелище неприкрытой похоти, что оно навсегда отбило у меня желание пользоваться услугами платных женщин! Проституция — это чума нации, хотя при современном положении это, скорее всего, неизбежное зло.
Да, перед войной я очень дружил с еще одной девушкой, сестрой одного знакомого, который приводил меня к себе в гости несколько раз. Ее звали Эмили, я играл для нее на пианино (хотя, когда в свое время моя мать заставляла меня заниматься музыкой, это было для меня великим неудовольствием), я писал стихи в ее альбом… Однажды я даже подарил ей картину — языческий воин с копьем стоял перед священным дубом, а на его щите были выбиты буквы "А. Г." — она, как моя мать, была неравнодушна к преданиям старины, так что более-менее понимала меня, ей было интересно слушать мои рассказы. Как-то раз я поцеловал ее и долго собой после этого гордился! Но у Эмили был слишком строгий отец, вроде моего, и я ему почему-то не понравился. А унижаться перед ним для того, чтобы продолжить флирт с его дочерью, я не собирался. Поэтому мы расстались.
Так что, Курт, и из неуверенных в себе книжных мальчиков может выйти толк, если у них будет достаточно сильная воля! Что бы там ни врал еврей Фрейд, именно воля, а не зуд в гениталиях, определяет нашу жизнь…
Я решил, что своим любопытством беззастенчиво эксплуатирую время фюрера, и хотел покинуть его, но он неожиданно удержал меня жестом и сказал странным, изменившимся голосом, словно глядя сквозь меня:
— Вы знаете, когда я вспоминаю свое детство… Да, когда я в одиночестве играл на стенах древнего замка… Я смотрел вдаль, на заходящее солнце, ветер трепал мои волосы, а я был совсем один, и остальные люди были где-то далеко внизу, они занимались своими делами, суетились, а я был выше их всех — и я был счастлив. Если меня спросить, когда я был счастлив по-настоящему, то рассудок мой скажет, что после разгрома Франции, когда я, на вершине славы, мог планировать покорение России и предлагать почетный мир Англии. Но на самом деле — только тогда, в детстве, когда я был свободен, когда передо мной лежала вся жизнь… Ладно, ступайте, Курт. История запомнит то, что сделал для Германии и с кем воевал Адольф Гитлер, а не то, воображал ли он себя рыцарем, когда ему не было и десяти. Так что все это ерунда, особенно — сейчас.
После этих слов я покинул фюрера — мне предстояло встретиться с генералом Хайнрици и выслушать его мнение о том, возможно ли остановить русских на дальних подступах к Берлину.
Невозможность союза с Западом. Гитлер — солдат
Кроме того, воин это не просто человек,
участвующий в войне, но особое состояние
духа… Благодаря этому возникает и особое
восприятие мира. Подобный тип человека,
безусловно не является гуманистом; человек не
может оставаться высшей ценностью, когда
стоишь лицом к лицу со смертью.
Хайнрици считался мастером оборонительной стратегии, поэтому даже в условиях его конфронтации с рейхсфюрером СС замены ему не предвиделось. Он встретил меня приветливо, хотя чувствовалось, как он устал. Генерал пожаловался, что ему не хватает сил для распределения их равномерно на всем протяжении линии фронта, в то время как верховное командование держит в тылу целую армию, которая должна ударить по прорвавшемуся к Берлину противнику, и в то же время требует, чтобы он, Хайнрици, остановил русских! Особенно печальное зрелище представляла собою противотанковая артиллерия — часто случалось, что русские бронированные части уничтожали или обращали в бегство довольно многочисленные соединения, у которых не было возможности поражать хорошо защищенные цели. "С одними пулеметами танки не остановишь!" — мрачно резюмировал Хайнрици.
Будучи участником Похода на Восток еще с 1941 года, он очень отрицательно относился к русским, не веря ни в возможность разгромить их под Берлином, ни в возможность договориться с ними. Зато в англо-американцах он видел потенциальных союзников, и даже намекнул мне, чтобы я воспользовался доверием ко мне фюрера и попытался склонить его к миру на Западе, а может быть — и к совместной с капиталистическими странами борьбе против большевизма. Я, не видя особой разницы между русскими и остальными нашими врагами, пообещал, что по крайней мере спрошу мнение Гитлера о сепаратном мире. Хайнрици пожелал мне на прощанье удачи, и я отправился обратно в Берлин.
Когда я, предварительно заверив фюрера в том, что Хайнрици по-прежнему предан Великой Германии, задал вопрос о возможности переговоров с англо-американцами, Гитлер резко прервал меня:
— Что вы объясняете мне все, как ребенку, на пальцах?! Если я стал фюрером немецкого народа, то уж наверное разбираюсь в мировой политике!
Он встал из-за стола и отодвинул один из стульев, предлагая мне сесть. Затем стал расхаживать вдоль стены, и когда несколько успокоился, то продолжил:
— Я и сам долго думал о возможности союза с Западом против большевизма. Вы знаете, я даже строил на этом пропагандистскую кампанию за увеличение германской армии. Но потом… Я понял, что политиканы Запада — не просто выродившаяся и заплывшая жиром верхушка родственных нам народов. О нет! Их давно уже контролирует мировое еврейство, капиталистический кагал — и чем они отличаются от большевиков? В 1933 году я избавил Германию от власти промасоненной клики буржуев и врунов, и я не могу идти на союз с такими же иудократами, только зарубежными, даже чтобы сразиться с иным врагом! Я долго взывал к совести враждебных нам арийских народов, говоря о том, что Германия, страны Оси, бьются со сталинскими ордами за свободу и процветание Европы… А теперь я вижу, что Европа, во имя которой стоит умирать арийцу — это лишь Германия и ее союзники. Что там, на Западе, осталось от Европы? Наглая Франция, вечно наносившая (и нанесшая в этой войне!) удары в спину Германии? Англия, чья внешняя политика строится исключительно на стравливании братских наций континента? Америка, основная масса населения которой — потомки беглых бандитов и авантюристов, не знающие собственного происхождения, да толпы цветных мигрантов и бывших рабов? Они — не Европа!
Нет, поймите меня, если бы они предложили мне мир и союз, я бы согласился, не раздумывая. Но они никогда на это не пойдут. Их разногласия со Сталиным — условность, спор старых господ с новыми. Базис и у капитализма, и у коммунизма один — интернационализм, презрение к личности, искажение истины в интересах правящей верхушки, нетерпимость к инакомыслящим… Меня обвиняют в том, что я ненавижу всех не-германцев, но разве не сражаются в наших рядах даже в эти дни солдаты из всех европейских стран, и даже воины-монахи из далекого Тибета, признавшие боговдохновенность национал-социалистических преобразований? А "терпимые" англичане и американцы интернировали без суда и следствия не только фашистов и национал-социалистов из числа собственных граждан, но и вообще всех немцев и японцев — разве когда-либо я доходил до этого? Никогда, даже с евреями! Видимо, зря не доходил… Национал-социалистическая Германия, фашистская Италия, языческая Япония — враги и коммунистов, и капиталистов, и они не остановятся до тех пор, пока не уничтожат нас, не поставят на колени наши народы. А унижаться, вымаливая мир, которого они никогда не заключат, я не собираюсь. Версингеторикс и Наполеон не просили пощады, поэтому их подвиги вдохновляют нас и сегодня! Хотя бы духовное превосходство, моральная победа должны быть на нашей стороне! Вспомните войну 1914–1918 годов: германский народ даже перед лицом величайших бедствий стоял насмерть, и не он, но лишь жалкая кучка предателей, захватив власть, пошла на сговор с нашими врагами и привела Германию на цепи к Версалю! Но именно потому, что моральное превосходство было не на стороне сионистского капитала и его прислужников внутри нашей страны, а на стороне националистических сил, Германия поднялась с колен. И если ее снова поставят на колени — то не долго смогут удержать!