Знаю, что многие из тех, кто поднялся из ничтожества только благодаря моему доверию, сейчас рассчитывают на милость Запада. Но послушайте, что я скажу, Курт: лучше уж пасть жертвой такого могущественного и несгибаемого народа, как русские, и такого бескомпромиссного и дерзкого врага, как большевизм, чем медленно сгнить в невидимых цепях ублюдочных капиталистов, этих жирных свиней, которые потрясают пачками банкнот перед одурманенными европейцами! О, они будут медленно истреблять нас, будут исподволь бороться с германским, арийским духом, как боролись они с духом французским и британским, с поверженными их ложью белыми нациями, они наводнят наши улицы инородцами, черными, желтыми — и при этом они будут клясться, что они день и ночь трудятся на наше благо, что наши страны процветают, а недовольные их режимом — дураки и преступники! Нет, чем соглашаться на эту медленную агонию, лучше пасть в честном бою, как наши предки, искавшие Вальхаллы! И если национал-социалистическая Германия обречена, я буду счастлив верить, что большевистская, но все же варварски могущественная Россия еще нанесет смертельный удар этим ничтожествам, вообразившим себя хозяевами мира… Жаль, что расплачиваться за это придется, как всегда, простым европейцам.
Теперь, Курт, отправляйтесь к Кайтелю, и скажите ему, чтобы он подумал над укреплением линий обороны на Востоке, но только не ценой ослабления нашего основного резерва. Я верю, что ударная группировка к западу от Берлина сможет в нужный момент переломить ситуацию в нашу пользу!
Уже поздним вечером я явился к фюреру, чтобы отрапортовать о разговоре с Кайтелем. Повышение обороноспособности на Востоке планировалось повысить за счет молодежи из Гитлерюгенда, которую вооружат фаустпатронами и расположат таким образом, чтобы иметь возможность дать отпор наступающим самым широким фронтом танковым соединениям русских. В конце концов, каждый такой мальчик мог сжечь целую боевую машину, а это что-нибудь да значило.
Гитлер выслушал меня невнимательно, и почти сразу объяснил, почему:
— Вы знаете, Курт, я уже не знаю, кому из моих старых соратников могу верить! Представьте себе, Генрих Гиммлер, который везде носится со своим мистицизмом и провозглашает, что его Честь — это Верность, порывается договориться с Западом. Это рейхсфюрер-то СС! Каковы у нас вожди, а? Вот от кого я никак не ждал такой подлости… Самое обидное, что он не понимает, что эти переговоры только ухудшают положение, уверяя анго-американцев в моей слабости. Подумать только — Гиммлера беспокоит то, что он договаривается за моей спиной, но он даже не подумал, что позорит и выставляет бессильной Германию! Вот что значит допущенный до руководства боевыми действиями гражданский теоретик! Если он такой великий полководец и политик, каким себя воображает, то мог бы и выиграть эту войну, не ползая на карачках перед сионистами, а о реинкарнации и походах древних королей кто угодно может рассуждать!
Курт, да разве я смог бы хоть чего-то добиться как вождь целой нации и ее вооруженных сил, если бы сам не отслужил на фронте? Ну, стал бы я обычным философом или политическим писателем… Нет, война — закаляет, даже современная, растерявшая былое величие. Кто был опорой германского национал-социализма? Фронтовики, не смирившиеся с тем, что предатели отдали нашу страну на растерзание западному капиталу. Кто был опорой итальянского фашизма? Солдаты, не желавшие терпеть то, что "союзники" откупились от Италии жалкой подачкой за пролитую ими кровь. Кто был опорой имперских амбиций в Японии? Офицеры, в чьих жилах текла огненная кровь воинственных самураев. И так — в любой стране, в любом националистическом движении. Вся история человечества — да что там, история самой Жизни! — это история борьбы за выживание, и кому, как ни воину, чувствовать это лучше всех остальных?..
Когда началась Великая Война, я на неделю потерял голову. Все время, которое прошло со дня смерти моей матери, меня преследовали неудачи, потому что я жил так, как считал нужным, а не так, как было принято, и не желал расставаться со своими "фантазиями". Мне не раз говорили, что мое мировоззрение устарело, что оно нелепо в век пара, электричества и культурной интеграции… И начало войны — жестокой, антигуманистической, величественной Войны я воспринял, как свою победу. До войны я постоянно находился на грани нищеты, время от времени переступая эту грань, а ничтожества из "бомонда" и "среднего класса" процветали, потому что это был их мир, но не мой. Но в военное время все их "цивилизованные" манеры и принципы стали бесполезны, а у меня было все, что нужно солдату — воля, мужество и патриотизм. И потом, я надеялся, что грохот пушек наконец-то разбудит древний германский дух, который выметет поганой метлой с нашей земли всех этих самодовольных буржуев, наглых евреев, вечно оскорбленных, а на самом деле — процветающих инородцев… Так и произошло, хотя и не сразу. И, может быть, Великой Германии, рожденной в пламени войны, в пламени войны и суждено погибнуть…
Я чувствовал, что мне нечего делать в австрийских вооруженных силах, рядом со славянами и венграми. Австро-Венгрия к тому времени уверовала в то, что Почва выше Крови, и гибель не заставила себя ждать. А вот Германия Вильгельма Второго была совсем иной. Ей я хотел служить, точнее — ее народу, последнему хранителю германского наследия! Впрочем, в Австрии меня все же заставили принудительно пройти обследование на предмет годности к воинской службе, но только для того, чтобы признать меня негодным! Теперь у меня был еще один повод сражаться на фронте: я хотел доказать (прежде всего самому себе), что я — настоящий германец, т. е. воин. И вот баварский король Людвиг III получает в свое распоряжение еще одного солдата — Адольфа Гитлера.
Курт, вы фронтовой офицер, и вы наверняка хорошо меня понимаете. Какое то было время! История словно поднесла к жирным мордам поборников "экономической конкуренции", обрекавшей Германию быть вечной марионеткой иностранных банков, здоровенный кукиш: нет, прежде чем торжествовать победу над великим народом, вам придется скрестить с ним мечи, ублюдки! Казалось, возвращается эпоха наполеоновских войн…
Как мы, солдаты, боялись в начале войны, что все кончится без нашего участия, что мы не успеем доказать в бою свою верность Великой Германии! А какой грандиозный в своей простоте план ведения боевых действий был реализован: молниеносным ударом поставить на колени Францию, разгромить английские войска на континенте, а затем обрушить всю мощь Германии на Россию! Я счастлив, что мне довелось сделать в этом отношении больше, чем генералам той войны: пусть потомки достигнут еще большего.
Никогда не забуду своего первого боя. На рассвете загрохотали орудия, вокруг начали рваться снаряды — враг попытался застать нас в расплох, ведь дела его были плохи, и любыми средствами нужно было остановить германскую армию в ее марше на Запад. Мы схватились за оружие, но наш командир не утратил выдержки даже под артиллерийским огнем. Несколькими словами он навел порядок среди солдат и приказал двигаться вперед, рассредоточившись. Мы шли в затянутую дымом неизвестность, осознавая, что каждую секунду любого из нас может разорвать на части снарядом или поразить осколком. Без всякого приказа мы запели "Дойчланд убер аллес". А потом впереди, прямо на картофельном поле, появился враг — и мы ударили в штыки. Я побежал вперед с нечленораздельным криком и столкнулся лицом к лицу с перезаряжавшим винтовку французским солдатом примерно моих лет.