Беспощадно солнце Востока, – говорили иные мудрецы. – Оно преждевременно старит, иссушивает женщину.
Нет, солнце востока здесь ни при чем. Много ли солнца видела женщина, с головы до ног закутанная в черную чадру? Жестокие законы шариата, работа без отдыха, жизнь без радости – вот отчего преждевременно состарилась женщина.
Живительный воздух революции развеял кошмары прошлого. Женщина-азербайджанка воспрянула к новой жизни. Девочки в нашей семье, конечно, не знали никакой чадры. Мы учились в советской школе, носили красные пионерские галстуки, и все дороги были для нас открыты – выбирай любую.
В семье было решено, что я буду учиться на инженера-нефтяника. Моя мать, Мина Алескеровна, радовалась этому: пусть дети вырастут образованными. Она и сама тянулась к учению: записалась в кружок ликбеза, стала учиться грамоте. Но когда я высказала матери свое сокровенное желание, она испугалась:
— Что ты, что ты, Зулейха? Разве это женское дело – летать в небе? И не думай даже!
Я решила молчать до поры до времени. Шли годы. Я переходила из класса в класс, готовилась поступить в институт. Но беспокойное чувство, которое я испытала в тот ветреный апрельский день на аэродроме – не забывалось. Правда мне и самой становилось страшновато, когда я пыталась представить себя летчицей в самолете. А не закружится ли у меня голова там наверху? Да и вообще – возьмут ли меня такую маленькую на самолет?
Студенческий аэроклуб
Школа, прощай! Я студентка промыслового факультета Азербайджанского нефтяного института им. Азизбекова. Новые заботы поглотили меня – и отодвинули на время мечту об авиации. Забот было много: семинары, первое знакомство с высшей математикой и конечно, гроза первокурсников – начертательная геометрия.
Но вот однажды, ясным осенним днем, заявляются во время перерыва в нашу группу Володя Ткаченко, член институтского комитета комсомола, и студент-энергетик Николай Шестопалов.
— Ребята, – говорит Володя. – В выходные организуем экскурсию на аэродром. Есть у вас желающие?
Аудитория отозвалась гулом заинтересованных голосов.
— Тихо! – крикнул Володя. – В общем, кто хочет, записывайтесь у Николая. – Он хлопнул Шестопалова по плечу. – Знаете его? Он у нас старый авиатор.
«Старый авиатор» усмехнулся. Он был на курс или на два старше нас, а к авиации имел такое же отношение как и мы.
Так я втрой раз попала на Бакинский аэродром. И вновь меня охватило знакомое беспокойное чувство, когда я увидела крылатые машины и услышала буйную песню пропеллеров.
Шумной, веселой гурьбой мы ходили по полю, слушали объяснения летчиков и техников аэроклуба. А потом… Потом наступило главное: аэроклубовцы «катали» нас на самолетах «У-2».
Подошла моя очередь. Круглолицый, краснощекий летчик Виктор Ивлев смерил меня критическим взглядом:
— Маму звать не будешь?
— Нет, – прошептала я.
— Ну, залезай.
Я поставила ногу на крыло самолета и взобралась во вторую кабину. Ивлев крепко привязал меня ремнями к сиденью. Дал мне шлем и очки.
Взревел мотор. Я сидела как во сне, боясь пошевельнуться. Самолет побежал по взлетной полосе. Упругий ветер бил в лицо, врывался в легкие. Не помню, не заметила, как наш «У-2» оторвался от земли. Помню только странное ощущение: будто что-то оборвалось во мне.
Самолет набирал высоту. Я сидела, вцепившись пальцами в сиденье, и, кажется, ничего не видела, кроме круглой головы Ивлева, обтянутой шлемом. Ивлев обернулся, взглянул на меня, ободряюще улыбнулся. Что-то крикнул – я не услышала в реве мотора, в свисте ветра. Он мотнул головой, показал жестом – мол, смотри вниз.
Я выглянула из-за борта кабины и увидела, как далеко внизу медленно плывет земля – желто-серая земля Апшерона. Мне показалось, будто она расчерчена на квадраты и прямоугольники. А потом, я увидела море. Огромное, синее, гладкое… У меня дух захватило от красоты. Я просто глаз не могла оторвать от моря.
Ивлев был лихим пилотом. Вдруг он стал резко набирать высоту. Я и опомниться не успела, как повисла на ремнях вниз головой. Это была «мертвая петля»…
В общем, «покаталась» я на славу. Ивлев посадил самолет, отстегнул ремни, спрашивает, открыв в улыбке плотные белые зубы:
— Страшно было?
— Нет, говорю. А сама еле пальцы отодрала от спасительного сиденья.