После ужина тоже не удалось завязать разговор ни с хозяином дома, ни тем более с его дочерью. На другой день рано утром мы были уже на аэродроме.
Шли дни, но мы так ничего и не узнали. Девушка обычно бесшумно появлялась в доме и так же бесшумно исчезала. Мы ни разу даже не слышали ее голоса.
Но вот как-то вечером я пришел домой один. Василенко задержался на аэродроме. В доме был лишь хозяин. Я не выдержал и спросил его о дочери. Хозяин словно ждал этого вопроса. Вопреки моим ожиданиям, он охотно стал рассказывать.
Девушку зовут Татьяной. Она его дочь, счастье и радость для отца и матери. Жили они дружно, и, казалось, ничто им не угрожает. Немало парией влюблялось в Татьяну, но она еще не выбрала своего суженого.
В один из августовских дней их село захватила конница белых. Поздно вечером в дом ввалилась ватага казаков, с ними был офицер. Пришедшие заявили, что останутся ночевать.
Как ни старалась Таня избежать опасных гостей, все же офицер ее заметил.
Казаки сели ужинать, и офицер потребовал, чтобы Таня вышла к столу. Весь вечер он не спускал с нее глаз.
Перед тем как лечь всем спать, офицер и казаки вышли из дома, и некоторое время их не было. Думали, что "гости" ушли совсем, но они вернулись. Офицер приказал родителям девушки немедленно одеться и следовать с ним на допрос по обвинению в связях с большевиками.
- Под конвоем офицера и казаков мы, я и жена, направились темной ночью в один из домов, на другой конец села, - продолжал хозяин дома. - Нас ввели в комнату, там за столом сидел офицер. Он был пьян. Офицер, который привел нас, пошептался с ним и вышел из комнаты. Долго допрашивал нас пьяный белогвардеец, требуя сведений о том, кто из жителей села большевики и где они прячутся. Потом пришел офицер, арестовавший нас. Допрос продолжался до рассвета. Наконец нас отпустили. Мы поспешили к себе. Двери нашего дома оказались не запертыми. Встревоженные и испуганные, я и жена бросились в дом. В первой комнате никого не было. Во второй, где должна была спать Таня, мы увидели ужасную картину. На полу лежала обезумевшая, растерзанная наша дочь. Долго рыдала Татьяна, а мы сидели с женой около ее постели, измученные и убитые горем. Офицер и казаки к нам больше не заходили, а под вечер белая конница ушла из села. Таня рассказала матери, что ее изнасиловал офицер. Ни сопротивление, ни слезы не помогли.
Еще долго после этой ночи я и жена не оставляли Таню без присмотра ни на одну минуту. Но это было еще не все. Оказалось, что Таня забеременела. Теперь она должна будет родить ребенка от ненавистного ей человека...
Хозяин замолчал, подавленный горем.
Я сидел неподвижно, потрясенный всем услышанным.
В тот же вечер я передал наш разговор Василенко. Он был вне себя. Было очевидно, что им владело не одно только чувство жалости к девушке...
Спустя несколько дней после того, как нам стала известна страшная история Тани, я как-то раньше обычного вернулся домой. В нашей комнате я увидел сидевших у стола Василенко и Таню, они о чем-то тихо беседовали.
Василенко вскоре признался мне, что горячо полюбил Таню и она отвечает ему взаимностью. Но, по словам девушки, у них не может быть счастья - у нее будет ребенок. В самом опасном боевом полете Василенко так не волновался, как сейчас. Он рассказал мне, как убеждал Таню, что к ребенку он будет относиться, как к своему родному. Когда Василенко говорил мне об этом, его большие темно-карие глаза, в которых всегда искрились задор и веселье, были серьезными и задумчивыми.
Я горячо одобрил его решение жениться на Тане и увезти после войны к себе домой.
* * *
В связи с временным затишьем на нашем участке фронта мы вернулись на свой основной аэродром у села Батаевки. Василенко последнее время не мог спокойно говорить о белых. История с Таней еще резче обострила его ненависть к ним. Он каждый день приставал к командиру отряда Кравцову и комиссару Снегову с просьбами послать его бомбить белых.
Странные перемены произошли за последнее время с летчиком Лапсой. Он сильно нервничал перед каждым полетом. Причины такого настроения Лапсы стали ясными прежде всего мне. По настойчивым приглашениям Лапсы и его жены Ольги я часто заходил к ним то пообедать, то почаевничать. Жили они очень дружно, как говорят, души не чаяли друг в друге. У них всегда было чисто, уютно, и я любил у них бывать. Ко мне они оба относились, как к близкому человеку, и были со мной откровенны. Я стал замечать, что, когда приходил к ним с сообщением о приказе на вылет Лапсы, Ольга моментально менялась в лице и становилась строгой, невеселой. Потом мне стало понятно, что она очень тяжело переживает каждый полет мужа. Нечего и говорить, как все это нервировало Лапсу. Вот почему Ольга так часто была печальной, а Лапса становился еще более нервным и раздражительным.
О настроениях Ольги и о влиянии ее на мужа я рассказал комиссару Снегову. Не раз на эту тему возникал у нас разговор с ним и Кравцовым, но решения мы не находили. Заставить Ольгу под каким-либо предлогом уехать из отряда было трудно. В то время жены многих летчиков и техников кочевали по фронтам, и никого это не удивляло. Решили попытаться изжить у Ольги эти настроения.
Во всяком случае, Снегов и по его поручению я не раз говорили об этом с Лапсой и Ольгой. Она соглашалась с нашими доводами, что нельзя давать волю своим настроениям, что война есть война. Все это она понимала, но, соглашаясь с нами, плакала... И если ничего не говорила потом мужу, то своим печальным видом еще больше расстраивала его.
Придя к Лапсе с очередным заданием на полет, я сообщил ему об этом по секрету. Ей же сказал, что поступили новые приказы начальника авиации 11-й армии и что необходимо зайти сейчас в канцелярию ознакомиться с ними. Ольга как будто поверила этому.
Подготовив все данные для полета, я и Лапса отправились на аэродром. "Фарман-30" уже был готов к вылету. Через несколько минут мы были в воздухе. За деревней Солодники шел бой. Нам следовало установить наличие резервов противника.
В эти последние дни 1919 года белые медленно отходили под нажимом частей Южной Царицынской ударной группы войск 11-й армии. Деникинские войска отступали по всему фронту.
Погода не благоприятствовала полету. Когда мы приблизились к деревне Солодники, небо было покрыто сплошной облачностью, нижний край которой не превышал, как нам казалось, 200-300 метров. Лапса решил лететь ниже облаков. "Фарман" начал снижаться. Видимо, Лапса намеревался проникнуть в тыл противника на малой высоте. Решение это было смелым, но очень опасным. Нас легко могли сбить с земли винтовочным и пулеметным огнем. Но иного выхода не было. Эти мысли пронеслись у меня в голове, когда самолет снижался. У нас в отряде уже сложилась к тому времени традиция: возвращаться на аэродром, только успешно выполнив боевое задание.
Прекратив снижение, Лапса повел самолет в редком тумане, стараясь не терять из виду едва просматриваемую сверху землю. Опускаться еще ниже он опасался, и так мы летели на высоте примерно метров пятидесяти. Я напряженно следил за землей, ожидая увидеть слева дорогу с телеграфными столбами, а справа - берег Волги. Но ни того, ни другого не было видно. По расчету перед нами должна уже быть деревня Солодники, но ее все не было. Видимость ухудшалась. Мы летели на высоте всего 25 метров. Под нами была пустая степь: ни людей, ни жилья, ни дорог - ничего. Все куда-то исчезло. А над нами сплошной белый полог облаков.
- Где мы? - кричит мне Лапса. Поднимаюсь с сиденья и кричу ему в наушник шлема:
- Не знаю!
Вот на курсе нашего полета неожиданно появилась одинокая хата и журавль над колодцем, через который мы едва успеваем "перепрыгнуть". Пронеслись под нами четыре - пять всадников, и опять пустынная степь.
- Надо возвращаться в свое расположение, - кричу я Лапсе.
- А где восток? - спрашивает он меня.
В самом деле, где восток? Компаса у нас на самолете нет. Солнце мы не видим. Как узнать направление стран света? Если бы увидеть на земле церковь, то страны света легко определяются по расположению ее входа (с запада) и алтаря (восточная часть церкви). Можно определить в полете основные направления по берегам реки, так как западный берег выше восточного. Но мы ничего не видели, кроме припудренной снегом степи. Что же делать? Может быть, мы летим в сторону расположения противника и пролетим в этом направлении столько времени, что на возвращение не хватит бензина? У меня возникает мысль: пробить облачность, чтобы восстановить ориентировку при помощи солнца. Кричу об этом в ухо Лапсе. Но тот раздраженно отвечает: