Появление еще одного, на этот раз серого чехла, из которого выглядывала голова полковника, положило конец моим мрачным догадкам.
— Простите меня, дорогой майор, я тут кое-что мастерил.
Меня давно интересовало, что же, собственно говоря, мастерит полковник Тюрло. Впоследствии мне не раз удавалось проникнуть в помещение, которое полковник называет своей «лабораторией», и я видел, как он там колдует над каким-то странно вибрирующим аппаратом и неким подобием конденсатора, но я не сразу смог догадаться, что же он там изготовляет. Но теперь, мне кажется, я наконец могу сказать, что основное изделие, над которым он трудится вот уже целых семь лет, — радиоприемник, собранный им из готовых деталей, обошедшийся ему в 40 000 франков, и который даже в хорошую погоду принимает лишь станции Центральной Франции. Тюрло мог бы ловить все станции мира, купи он приемник такого типа в любом специализированном магазине за 22 700 франков, но не понять, в чем здесь разница, мог только примитивно мыслящий англичанин.
Увлечение мсье Тюрло ограничивается кустарными поделками, среди поклонников спорта «сделай сам» таких, как он, большинство, но существует и более высокий класс любителей мастерить.
Такого рода увлечению люкс отдается мсье Шарнеле, когда он мудрит над своей машиной. Не успел он ее купить, как им уже владеет одна только мысль: переделать ее так, чтобы она ничем не походила на остальные машины той же серии. С помощью бесчисленных торговцев, предлагающих ему различные детали — фары, указатель поворота, клыки бампера — и твердящих: «Теперь уж, будьте уверены, второй такой машины вы не встретите»[146].
Мсье Шарнеле без конца старается приукрасить ее, вечно что-то меняет вплоть до каландра, пока автомобиль не становится совершенно неузнаваемым. С утра пораньше по воскресеньям, а иногда и в будни, если он только не занят на службе, он уединяется со своим автомобилем в Булонском лесу, прогуливает свою «любимую», начищает до блеска ее хромированные части, отполировывает ее, млеет от восторга, хотя и прикидывается раздосадованным, если кто-нибудь из гуляющих начинает бродить вокруг него и в конце концов осведомляется, какой марки его машина.
Наряду с этим увлечением люкс существуют также и другие увлечения, которые встречаются на каждом шагу и представляют еще больший интерес для изучения, поскольку являются неотъемлемой частью жизни каждого индивидуума. Одним из наиболее типичных увлечений следует считать бесконечные мудрствования француза с фильтром, точнее, с фильтром для кофе. Я долго не мог понять, почему французы, вместо того чтобы выпить горячий, крепкий кофе, предпочитают наблюдать, как он стекает по каплям через какой-то непонятный перегонный куб, обжигают пальцы, безуспешно пытаясь наладить этот агрегат, и в результате пьют кофе холодным. Мне кажется, им доставляет удовольствие самим «мастерить» свой кофе[147].
Фильтр — одна из тех находок, одно из тех дьявольских изобретений французов, среди которых достойное место по праву занимают всякого рода счетчики-контролеры, автоматически закрывающиеся двери метро, ограничительные переключатели в номерах гостиниц (либо люстра без ночника, либо ночник без люстры) и известные под названием «лифта» скрипящие клетки, люльки, кабины, в которые небезопасно входить, не изучив предварительно специальной инструкции о пользовании ими, и сохраняющие за собой и по сей день привилегию оставаться единственным средством передвижения, уступающим в быстроте ногам человека.
Но среди всех дьявольских изобретений французов есть одно, которому следовало бы присудить пальму первенства. Я говорю о тех местах, которые французы, обожающие парадоксы, называют «удобствами» и которые они умудряются сделать как можно более неудобными. Взять хотя бы эти «удобства» в Париже, где они так тесно примыкают к телефонным будкам в бистро, что порой даже забываешь, по какому делу ты сюда зашел. (А щербатое блюдце, в центре которого двадцатифранковая монета тщетно поджидает своих сестер, сразу же напомнит вам, что вы находитесь в стране чаевых.) Ну а что сказать о деревенских клетушках, куда вы попадаете, пробираясь через no man's land[148] железного лома и домашней птицы, или о темных пропастях, не свалиться в которые можно, только проявив чудеса эквилибристики, и где лишь хитрость индейца могла бы уберечь вас от слепого maelstrom'а[149], называемого спуском воды, который гонит вас со всех ног к двери, а дверь, вместо того чтобы вывести вас на свет и воздух, толкает обратно в сырой мрак.
Надеюсь, мне простят это отступление, которое заставило меня несколько отклониться от темы. Я не мог обойтись без него. Теперь же я снова возвращаюсь в Сомюр, к полковнику Тюрло, к его чехлам и изделиям. Набросив маскировочный чехол, по всей вероятности позаимствованный им из союзнических излишков, на один из замысловатых аппаратов своей лаборатории, мьсе Тюрло снял свой рабочий халат, повесил его на гвоздь и, достав из кожаного футляра часы-луковицу, воскликнул:
— Черт возьми! Уже полдень, вы не видели мою хозяюшку?
Мы отправились ее разыскивать. И я уже было подумал, что полковник извлечет свою супругу из какого-нибудь очередного чехла, как вдруг добрая половина мадам Тюрло выставилась из стенного шкафа. В синей блузе и в косынке она убирала в специальный предохраняющий от моли мешок свой костюм, отделанный каракулем.
— Последний каприз мадам, — сказал полковник. — Здесь она его, конечно, не носит, надевает лишь в исключительных случаях… В таком костюме щеголять только в Париже.
Мадам Тюрло попросила меня извинить ее: в таком виде она не могла выйти к гостю… Она сейчас переоденется к обеду. Мой приезд, I was sorry[150], явно всех переполошил. И действительно, Тюрло, владельцы большого дома, собирались пообедать на кухне, но из-за меня решились расчехлить столовую и знаменитую, полную призраков гостиную, куда они никогда не отваживаются вступить одни.
— В вашу честь мы откроем бутылку доброго винца, мой дорогой майор, — сказал полковник, который обычно пьет дешевое красное вино, хотя у него неплохой погребок.
Вероятно, рискованно судить о стране по ее внешнему виду, особенно если она нередко натягивает на себя чехол, к тому же я почти убежден, что не все французы питают такое пристрастие к чехлам, как семейство Тюрло, но, даже если не ссылаться на Тюрло, надо будет признать, что и мсье Топен и мсье Шарнеле, не успев купить новый автомобиль, тут же натягивают на сиденья чехлы, которые они снимут лишь в тот день, когда решат его продать (в очень хорошем состоянии), с тем чтобы, если только будет возможно, использовать эти чехлы для новой машины.
Я склонен полагать в конечном счете, что чехол — символ бережливости и даже самоограничения французов. У этих людей, у которых так развито чувство собственности, что они умудряются даже иметь «собственных бедняков»[151] и которых, может быть, жизнь балует больше других народов, самоограничения превратились в настоящий культ, и чехлы на сиденьях автомобилей — одно из самых распространенных его проявлений. Я могу привести в пример одного миллиардера, который своей репутацией обязан в основном тому, что он всегда обедал за грубо сколоченным столом, что дети его учились в бесплатной школе муниципалитета, что ездил он лишь в вагонах 3-го класса, что за всю жизнь сам не выбросил ни одной веревочки и говорил служащим, которые просили у него прибавки: «Не понимаю, как это вы умудряетесь столько тратить».
146
Прекрасная реклама, безотказно действующая при продаже в этой стране, где вам неустанно твердят: «Будьте, как все», убеждая вас в конце концов в своих поступках ни в чем не походить на окружающих. Французы стараются сделать все возможное, чтобы не привлечь к себе внимание из панического страха показаться смешными, и в то же время они делают все, чтобы не остаться незамеченными. Страх показаться смешным сдерживает их (этот страх неведом англичанину, поскольку, родившись англичанином, он уже не может быть смешным), но желание покрасоваться сильнее. —
147
Примерно то же самое происходит и с книгами. Можно не сомневаться, что любой английский или американский издатель разорился бы, предложи он покупателям самим разрезать страницы новых книг. Во Франции же, наоборот, некоторые издатели решились было продавать новые книги уже разрезанными, но им пришлось вскоре отказаться от подобного новшества и вернуться к старому методу, так как только он удовлетворяет «настоящих» читателей.
По той же причине некоторые «настоящие курильщики» (французы) утверждают, что истинное удовольствие получаешь только от сигарет, которые набиваешь сам, а потому они всюду с удивительной ловкостью и нескрываемым наслаждением устанавливают свои маленькие карманные «фабрики», которые способны доконать любого иностранца. Таким образом каждый француз может позволить себе роскошь в мгновение ока превратиться во владельца собственного предприятия. —
151
Как тут не вспомнить слова мсье Шарнеле: «Я всегда помогаю Армии спасения», которые он произносит во всеуслышание, когда одна из этих спасительниц в традиционной голубой шляпке появляется в ресторане. Вероятно, он хочет подчеркнуть, что, поступая так, он поступает разумно.
Непосредственное же общение с нищим бродягой, особенно в ресторане, вызывает в нем чувство неловкости, в то время как форма Армии бедных успокаивает его, он знает, куда идут его деньги. —