Простите меня… простите мне мою смелость. Когда, оглядываясь назад, я перечитываю эти записки путешественника, вознамерившегося открыть Францию и французов, меня пугает собственная дерзость. Я готов искать убежище в Англии… По какому праву я, англичанин, перечислил здесь все ваши недостатки? По жалкому праву людей, которые решаются судить о жизни на земле, хотя сами умирают детьми, не прожив и ста лет? А может быть, просто но праву, предоставленному мне Бернардом Шоу: лучший способ освоить какой-нибудь вопрос — это посвятить ему книгу…
Мне следует еще испросить прощения у моей королевы…
Как истинная английская гувернантка, мисс ффифс внушает маленьким детям, гуляя с ними в Булонском лесу, что им очень повезло, что они родились французами; они живут в единственной в мире стране, которую отделяют от Англии всего лишь тридцать километров.
Да простит мне моя королева, что я позволил себе перефразировать эту не требующую доказательств истину: одна из привилегий англичан в том, что им достаточно пересечь Ла-Манш, чтобы очутиться во Франции. Я надеюсь, что Ее Величество не будет гневаться на меня за то, что я поселился во Франции: разве не вношу я таким образом свою скромную лепту в дело Сердечного Согласия наших двух стран?
Увы!.. Это еще не все, Your Majesty[154], произошло нечто ужасное. Я без дела брожу по улицам Парижа. Стоит столкнуться двум автомобилям (а одному богу известно, как часто это случается), как я оказываюсь в толпе зевак… А кроме того… осмелюсь ли я в этом признаться?.. На улицах Парижа… особенно весной, столько очаровательных женщин… что я сам ловлю себя на том, что смотрю им вслед. Сорок лет я просто видел, теперь же я смотрю во все глаза. И ото тоже еще не все: вчера я дошел до того, что, забыв о всякой сдержанности, спросил у мсье Топена, что за прыщик у него на носу. И, расставаясь с ним, сказал: «Ну, давайте, до скорого, давайте!» И еще, my Queen[155], это неуместное желание полакомиться улитками, которое охватывает меня в Гибралтаре или Бомбее. А шамболь-мюзинью, которое папаша Ружтронь достает из своего погребка, когда я приезжаю в Авалон, и от которого так ярко выступают синие прожилки на моем малиново-красном лице, что хозяин не упускает случая позвать сына: «Сынок! Иди-ка взгляни, как майор Томпсон превращается в британский флаг!..» Good heavens, how disgraceful, your Majesty![156] Мне нет спасения! Господь покарает меня в один прекрасный день, и я паду жертвой чревоугодия где-нибудь на берегу Кузена или Мидузы…
Но пока что я должен сделать еще одно признание: холмы Бургундии, голубоватые дали Иль-де-Франса, набережные Парижа, живописные уголки Сен-Сюльписа и Сен-Луи-ан-л'Иля, я ваш верный раб. Сколько раз я разворачивал твою карту, о Франция, Франция гостеприимных жилищ и вкусной кухни, карту, полную многообещающих названий: Броселианд, Везеле, Брантом, Локтюди и все эти бесконечные и столь непохожие друг на друга Ла Ферте с кумушками, болтающими за занавеской, и юными нимфами, которые, кажется, только затем и появились на свет, чтобы кумушкам было о чем поболтать. Франция, которую можно пить и пить, как ее славное винцо, протягивающая всему миру свою чашу (не выпуская стакана из рук), я люблю твою речь, я люблю твое небо и твое солнце. Мне нравятся твои упрямые головы и даже твоя манера коверкать английские слова, мне нравится и то, что, когда я спрашиваю нашу старую Флорину, почему она никогда не ходит в кино, она отвечает: «Пойду, когда будет в самый раз».
Я люблю все в тебе, Франция, и тебя во всем.
«Ф» как фрондерство, «р» как разум, «а» как амура, «н» как национализм, «ц» как цивилизацию, «и» как искусство, «я» как яства… Я люблю Францию.
Некий господин Бло
Всякое сходство персонажей этой книги с людьми ныне здравствующими, а также с отошедшими в иной мир, является чисто случайным. За исключением, разумеется, главного действующего лица — господина Поля-Станислава Бло, актуария, 45 лет, имеющего жену и двоих детей.
Глава I
Прозрачность
КОНКУРС ВЕКА НА СРЕДНЕГО ФРАНЦУЗА
УСЛОВИЯ КОНКУРСА
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ
Сегодня начинается Величайший Конкурс на Среднего Француза.
Ежедневно в нашей газете будут публиковаться вопросы, на которые...
ВОПРОС ПЕРВЫЙ
Кто вы?
Фамилия
Имя
Профессия
Возраст
Снова конкурс... Понятно, Величайший, поскольку в этой стране Величия ни одна уважающая себя газета или радиокомпания не взялась бы за проведение конкурса, не объявив его заранее Великим. И каких только вопросов не будет задано! «Кто вы?» Если бы я ответил: «Бло, Поль, 45 лет, женат, двое детей, актуарий[157]», удовлетворило бы это организаторов? Возможно. Меня не удовлетворяет.
Взять хотя бы мою фамилию, пусть она состоит всего из одного слога, но о ней в двух словах не расскажешь. Многое можно было бы сказать о ней… Эта фамилия даже не произносится, а скорее выплевывается. Три буквы, которые выговариваешь одним духом и которые тут же затухают, как слабый огонек, прибитый ветром. «Бло» — «ло», этот отзвук находишь в словаре Ларусса в виде партии уцененных товаров[158].
Конечно, есть Бло могущественные и почитаемые, Бло процветающие, Бло — кавалеры ордена Почетного легиона II степени, генеральные президент-директора, управляющие трестами, владельцы металлургических заводов, словом Бло, пробившие себе дорогу в жизни… Пусть они не сердятся на меня. Пусть простят меня все живущие на свете Бло, Бло из справочника Боттена и Бло из бедных предместий, Бло — члены Жокей-клуба и Бло — провинциалы, но я должен признаться, что неосязаемость, бесцветность, эфемерность этой как бы соскальзывающей с языка фамилии всю жизнь преследовала меня и преследует еще и сейчас[159].
Родись Наполеон с такой фамилией, ему никогда не основать бы Империи. С фамилией Бло не завоевывают Пруссию и не оккупируют Европу. Можно разделить Францию на бонапартистов и антибонапартистов, деголлевцев и антидеголлевцев… Но мыслимо ли себе представить блотистов и антиблотистов? Я уж не говорю о таких именах, как Наполеон и Верцингеторикс, где каждый слог поражает монументальностью, таит в себе бессмертие и трагедию, но у меня вызывают зависть самые простые фамилии, вроде Бюффе, Лафонтен, Шевалье, Ламуре, которые сумели вырваться из толпы, и поэтому первоначальное значение этих имен давно забыто, в памяти остались лишь те, кому они принадлежат. Но подумать только, какой урон нанесен многим именам! Телефон — конечно, лучший барометр бессмертия. Если некоторые фамилии еще сопротивляются натиску ведомства связи и, превратившись автоматически в составную часть телефонных номеров, все-таки не утратили своего значения — как РИШелье, ВОЛьтер, БАЛьзак, ГУТтенберг, — то всякие там МОЛиторы, ЛЕКурбы, ТРЮдены и прочие БОТзари воспринимаются всеми, кроме родных и близких просто, как три первые буквы телефонных индексов.
Может быть, мое имя каким-то образом отразилось и на моей внешности? Порой я задаюсь этим вопросом, когда вижу, как взгляды, равнодушно скользнув по моему лицу, останавливаются на чем-то, видимо более достойном. Ничего рельефного, ничего выпуклого, за что мог бы зацепиться взгляд. Я вылеплен из такого ординарного материала, так невыразительны и заурядны мои черты, что в паспорте их определяют словом: обыкновенный. Лоб: обыкновенный, нос: обыкновенный, рот: обыкновенный. Особых примет нет. Говорят, что, когда я родился, у меня были красивые голубые глаза. У кого их не было? У некоторых они остались. Мои глаза превратились в серые. Как и все остальное. Мне кажется, что я насквозь пропитан серостью. Я иду по жизни не как живой человек из плоти и крови, а как некая радиограмма, состоящая из точек и тире, напоминающая фигуры на рекламах, где лица, обозначенные пунктиром и штриховкой, могут принадлежать всем и никому.
157
Специалист по вопросам статистики населения (смертность, несчастные случаи и т. д.), математической статистики, применяемой, в частности, в области страхования жизни. —
159
Впрочем, неосязаемость этого имени не помешала весьма преуспеть в жизни многим моим однофамильцам.