Как удается преуспеть с помощью ветра? Каким образом ветер делает могущественным, уважаемым, грозным? Будь то в промышленности, в банке или в страховой компании, метод, которым пользуются Принцы Ветра, почти всегда один и тот же.
Правило № 1. Ниспровергнуть существующие порядки, которые они из принципа считают неудовлетворительными...
На ленту каким-то образом повлиял свет юпитера репортера, явившегося сфотографировать это чудо техники. Переполох был сильным, но Юбер Фитц-Арнольд по-прежнему крепко стоит на ногах. В ожидании того часа, когда, развенчанный, он удалится в дальнюю вотчину, которую специально для него подыщет президент, чтобы только не видеть своей «правой руки», без которой он еще недавно не мог обходиться.
P. S. Подумать только, что все это надо вместить в короткие ответы «да», «нет», «изредка», «средне», «на 62,5 %» на почтовой открытке размером пятьдесят квадратных сантиметров! Проглотить как можно больше информации в предельно сжатой форме — одна из маний нашего времени.
Глава III
Повседневная жизнь
(Продолжение)
Конечно, в вашей семье царят мир и согласие, но, наверное, вы видите какие-то недостатки у женщин вообще и у вашей жены в частности… Какие из них кажутся вам наиболее характерными и особенно вас раздражают?.. Какие претензии чаще всего предъявляет к вам ваша жена?
Чаще всего жена упрекает меня в том, что я закоренелый мещанин, что, собственно, соответствует действительности. Идет ли речь о воспитании детей, о моей манере одеваться или о моем отношении к интригам на службе, я всегда слышу одно и то же:
— Бедный мой Поль, до чего же ты все-таки мещанин!
Лично я не вижу в этом слове ничего уничижительного и не могу понять, почему многие мещане холодеют от ужаса при мысли, что их могут назвать мещанами. Может быть, людей вообще оскорбляет, когда их принимают за тех, кто они есть на самом деле? Когда слышишь, как какой-нибудь отъявленный сноб говорит о своем соседе: «Уж очень в нем много снобизма», становится очевидно, что на свете все снобы, кроме него самого.
Постепенно я пришел к выводу, что многие люди просто не переносят, когда их называют настоящим именем: мещане боятся, что их назовут мещанами, капиталисты — капиталистами, крестьяне — крестьянами, евреи — евреями, чернорабочие — чернорабочими, военные — военными, рантье — рантье, зубные врачи — зубными врачами, тунеядцы — тунеядцами, экзистенциалисты — экзистенциалистами, политиканы — политиканами, эстрадные певцы — эстрадными певцами, аристократы — аристократами, привратники — привратниками. Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы средний француз кичился тем, что он средний француз? Средними французами оказываются все, кроме него. Будь то бедный, средний или очень богатый француз, он прежде всего не хочет быть бедным, средним или богатым.
Почтальоны, которым осточертело называться почтальонами, ухитрились перекреститься в письмоносцев. Грузчики, которые были бы оскорблены в своих лучших чувствах, если бы им не дали «на чай», добились того, что оскорбительный термин «чаевые» навсегда исчез из их профессионального словаря. Для эрцгерцогини вопрос чести прослыть за женщину «совсем простую», торговец свиньями лезет из кожи вон, чтобы казаться человеком «утонченным». Стоит только какому-нибудь господину преуспеть в производстве сыра или вина, как он тут же заказывает маститому академику брошюру «Чудодейственные бутыли» или «Дворянские грамоты Рокфора» и, не останавливаясь ни перед какими расходами, издает ее у Дрегера. Когда видишь, как бакалейщик, разъедаемый зудом тщеславия в своем стремлении «облагородиться», изображает корону на своих грузовиках (Поставщик королевского двора, Король бакалейщиков)[170], начинаешь понимать, что колбасное дело может вызывать те же комплексы, что и королевская власть.
В то время как какой-нибудь бакалейщик провозглашает себя королем, король, настоящий король, выступает на соревнованиях по теннису под псевдонимом «господин Г.»; или вдруг становится известно, что путешественник, который останавливался в отеле Санкт-Морица под именем господина Дюпена, не кто иной, как эрцгерцог Рудольф Габсбургский (еще один из способов обратить на себя внимание); можно встретить принцев в рабочем комбинезоне, монархов на велосипеде, королев в джинсах. Все идет в таком духе, что невольно задаешься вопросом, не настало ли время произвести гигантскую перетасовку в мире, поскольку никто не хочет казаться тем, кто он есть на самом деле.
Талантливый журналист из страха, что его похоронят как простого журналиста, будет стараться доказать, что он писатель (пусть даже плохой). Великий романист на склоне лет мечтает, что современники станут называть его нежным именем поэта. Комического актера так и тянет к концу творческого пути доказать, что ему по плечу трагические роли. В то время как актер, завоевавший известность в амплуа злодеев, изо всех сил тщится показать, что он великолепно может сыграть первого любовника. Историк, посвятивший свою жизнь изучению раннего средневековья, счел бы себя кровно обиженным, если бы его близкие не признали, что он одарен удивительным чувством юмора. Генерал, прославившийся в танковой атаке, мечтает о кресле в министерстве культуры. Интеллигентами считаются люди, которые так и умрут, ни разу не сказав: «Я интеллигентный человек». И есть даже французы, которые боятся, как бы за границей их не приняли за французов, заметив группу соотечественников, они восклицают: «Опять эти французы!» и предпочитают разговаривать с чехами, турками, с кем угодно, только не с французами. Да и в самом Париже достаточно сесть за столик в ресторане, и вы тут же услышите, как какой-нибудь француз говорит: «Французы это обожают» или «Французы никогда на это не пойдут», как будто сам он не имеет к ним никакого отношения. Конечно, он не станет отрицать, что он француз, и даже, если бы в этом кто-нибудь усомнился, он бы первый гордо воскликнул: «Уж я-то француз, мсье!» Но это еще не резон валить его в общую кучу со всякими французами, с этими заурядными галлами!
Вот так-то и устроен мир — каждый старается сорвать с себя нацепленный на него ярлык и пришпилить его на спину соседа.
Я же не пытаюсь избавиться от своего ярлыка. Нельзя сказать, чтобы я очень гордился им, но я и не отказываюсь от него. К тому же в Терезе, если внимательно приглядеться, мещанства куда больше, чем во мне.
В течение целого дня я нахожусь во власти математических вычислений и провожу большую часть своей жизни в единоборстве со случайностью, стремясь лишить ее всякого шанса неожиданно подстеречь нас, поэтому вечером дома мне хотелось бы чувствовать себя непринужденно, столкнуться с чем-то неожиданным, очутиться даже в несколько безалаберной обстановке. Такая перемена принесла бы мне лишь приятную разрядку. Но очень скоро я должен был распрощаться с этой надеждой. Тереза одержима манией чистоты и порядка. В нашей квартире все лежит на своих местах. Я оставляю газету на кровати. Возвращаюсь через минуту — газета на журнальном столике в гостиной. Я кладу ключи на круглый столик в передней, хочу их взять — они убраны в ящик. Я едва имею право стряхнуть пепел сигареты в пепельницу, во всяком случае, это всегда получается некстати. Если, не дай бог, пепел упадет на ковер, меня тут же обзовут дикарем и тут же появится пылесос, который вызывает у меня самое яростное отвращение. Мне казалось, что Тереза — исключение. Но однажды из песенки шансонье я узнал, что на свете есть по крайней мере еще одна такая женщина. Не помню даже, где я его слышал, но бедняга жаловался, что испытывал те же адские муки, что и я. Для него это было уже в прошлом. У него тоже была жена, которая включала пылесос из-за каждой пылинки. Если ему случалось посадить крошечное пятнышко на пиджак, она тут же являлась с бутылкой пятновыводителя, с тряпочкой и щеткой. «Встань к свету лицом, не крутись, повернись» и т. д. Он тоже никогда не мог найти газету там, где ее оставил. Но однажды, как поведал нам шансонье, она превзошла сама себя: «Часам к четырем утра у меня разболелась голова, я встал и пошел в ванную принять таблетку аспирина, когда я вернулся, моя постель была застелена!»