Лишь поздно вечером добрался я до Парижа. Положение в Бенгалии, где мне пришлось оставить Урсулу по причинам, для объяснения которых понадобилось бы слишком много времени и которые к тому же никого не касаются, очень меня беспокоило. Действительно, в Калькутте обстановка была до крайности накалена, полиция вынуждена была открыть огонь по толпе и насчитывалось eventually двести убитых. Я слышал об этом еще в Гибралтаре. Но мне не терпелось узнать подробности. Я купил последний выпуск, вернее, специальный последний выпуск вечерней газеты, где огромная шапка над восьмью полосами сообщала:
ГАРРАЛЬДИ И БИКЕ ОДНОВРЕМЕННО ПРЕДСТАЛИ ПЕРЕД МИРОВЫМИ СУДЬЯМИ.
Полагая, что речь идет о каком-то громком судебном процессе, я собрался было познакомиться с ходом судебного разбирательства, скрывающегося под весьма многообещающим подзаголовком: «Флорентийского демона предали его же слуги», как вдруг мой взгляд привлекло изображение поперечного разреза Пиренеев, помещенное в нижней части страницы. Я узнал вскоре, что Гарральди и Бике были героями велогонок, мировыми же судьями падкие на метафоры французские спортивные обозреватели окрестили перевалы Турмале и Обиск; дьяволом оказался велосипедист в желтой майке лидера, слугами — его товарищи по команде. Что же касается двухсот убитых в Калькутте, то их погребли в четырех строчках у горы Забвения.
Я бы не стал советовать своим уважаемым соотечественникам, во всяком случае, если их интересует, что происходит в мире вообще и в Британской империи в частности, приезжать во Францию в июле месяце, если они не хотят стать свидетелями того, как Commonwealth[133] будет отброшено самым унизительным образом велосипедным колесом[134].
Когда несколько дней спустя я, заговорив о велогонках по Франции с моим другом полковником Тюрло, признался ему, что ничего не смыслю в этих делах, тот ответил мне, что однажды после троекратных попыток хоть как-то разобраться в правилах игры в крикет он вынужден был пройти длительный курс лечения у лондонского психиатра, и он тут же добавил:
— Знаете ли вы, дорогой Томпсон, что миллионы спортсменов-энтузиастов буквально следуют за ними по пятам?
— Вы хотите сказать, my dear Tiourlott (мой дорогой Тьюрлот), что они следуют за ними на велосипедах?
Тюрло взглянул на меня с улыбкой, словно я собирался jocker. Да, «спортсмены», о которых он говорил, действительно ежедневно соревновались, но соревновались в покупке последних специальных выпусков газет или в попытках занять лучшие места на последнем этапе гонок.
Я обнаружил, таким образом, еще одну новую и существенную особенность, отличающую наши страны: англичане называют себя спортсменами лишь в том случае, если они сами занимаются спортом. Французы же называют себя спортсменами, если они просто смотрят на тех, кто занимается спортом. А потому, хотя это может огорчить моих соотечественников, во Франции куда больше спортсменов, чем в Англии. Впрочем, я не осмелился бы утверждать, что французов нельзя назвать спортсменами, когда они выступают в роли простых зрителей.
Головной отряд сбавляет темп. Головной отряд старается наверстать упущенное. Головной отряд распадается. Головной отряд перегруппировывается. Головной отряд стремительно несется вперед. Считается, что около пятнадцати миллионов французов мысленно разделяют судьбу головного отряда и на какое-то мгновение им начинает казаться, будто у них самих не ноги (да и о каких ногах может идти речь), а «золотые рычаги» Гарральди, «бога горных вершин», и стальные икры Бике, этого «мужественного маленького француза», которого вечно подстерегает злой рок, но который в критическую минуту, конечно, сумеет превзойти самого себя.
На стадионах, на соревнованиях по боксу и теннису французы жестикулируют, кричат, вскакивают с места, делают массу ненужных движений, одним словом ведут себя так, как не могут вести себя нормальные англичане.
В Лондоне состязания развертываются на ринге. В Париже самые жаркие бои разгораются в зале. У нас во время соревнований слышно, как муха пролетит. Во Франции вы не услышали бы и самолета. В Англии, где джентльмены в смокингах степенно обсуждают умелое уклонение от удара, судье внимают, как самому господу богу. Во Франции, где ценится лишь нападение, решения судьи оспариваются, да какое там оспариваются: судью освистывают, его честят на чем свет стоит, судья — это враг.
134
При этих словах между майором и его французским соавтором разгорелся страстный спор, так как мсье Данинос напомнил майору, что в один из своих приездов в Лондон его, и без того обеспокоенного международным положением, очень встревожил огромный заголовок одной из вечерних газет, который гласил: «England desperate position», то есть «Англия в отчаянном положении», однако куда более оптимистический подзаголовок «In spite of 6:3, be proud of old England» («Несмотря на результат 6:3, гордись старой Англией») представлял положение вещей в несколько ином свете. Соавтор майора решил было, что в статье речь шла о принятии важных решений, но тут взгляд его привлекла небольшая заметка, посвященная событиям последнего часа, в которой он смог прочесть: «Test scores. England: first innings 435, Hutton 169, Compton 64, Ramadin 6-113, Atkinson 3-78, Fall of wickets: 1–1, 2-12, 3-16 etc»… («Важный счет. Англия: Первая подача — 435, Хьюттон — 169, Камптон — 64, Рамадин — 6−113, Аткинсон — 3−78, нападение в воротах 1−1, 2−12, 3−16» и т. д.)
…И это объяснило все.
Теперь стало понятно, что Англия оказалась в отчаянном положении на футбольном поле, так как впервые за 90 лет потерпела поражение в матче с Венгрией (6:3).
В последних же известиях речь шла об игре в крикет. «Как вы можете, — возмутился майор, — сравнивать исторический матч, ставший нашим национальным позором, с вашими дурацкими велогонками?» И поскольку при этих словах щеки майора зловеще побагровели, голубые жилки на висках вздулись более обычного, а лицо еще сильнее стало напоминать британский флаг, его переводчик во избежание скандала предпочел прекратить спор. —