После обеда дети убежали в сад, а мы, с сигарами и чашками кофе в руках, вышли и разместились на балконе.
— Не хотите ли, я вам покажу своих молодых? — сказал Алеев.
— Сделай милость: я давно хотел предложить тебе… да ты уж, пожалуйста, кажи нам все своры! Вот он посмотрит, — прибавил граф, указывая на меня.
— Васька! — обратился Алеев к коренастому молодому малому с красными одутлыми щеками и сонной рожей. — Вели охотникам вести сюда посворно псарских, а сам с Мишкой приведи вперед молодых. Я теперь пустил немного, всего-то одиннадцать, зато все племенные! — продолжал Алеев.
Вскоре Васька и следом за ним мальчик в нанковом сюртуке привели на сворах одиннадцать молодых собак; глядя на них, трудно было верить, что это щенки. Не знаю, что думали мои охотники, но я сознавал, что такой красоты, статей и роста собак вижу первый раз в жизни.
— Вот звери! — проговорил граф, сходя с балкона к собакам.
— Сколько им? — спросил Бацов, отправляясь вслед за Аукаевым.
— Восьмой месяц.
— Заиркиным не будет; она выметала позднее, — прибавил Васька, — на четырех половопегих.
— Ну, что там, разница в двух неделях, — возразил Алеев. — Вот посмотри, Лука Лукич, пара, у Мишки направо, одинакие, с загривинами; только и наследства от моего Дорогого! Они от Лейды. Эти вот Заиркины; те, пятеро, от Вьюги и Поражая.
Граф и Бацов обходили кругом и рассматривали собак с таким вниманием и увлечением, что я больше смотрел на них, нежели на собак, от которых действительно трудно было оторвать глаз.
— Лучше ты мне и не кажи этих цунек (повес, негодных), сердце не будет болеть… — проговорил граф, отчаянно махнув рукой, и пошел обратно на балкон.
— А что? А кобели-то теперь будут без малого аршин в наклоне, — прибавил Алеев.
— Мы меряли с Никитой: эти все по тринадцати вершков, а этому вот больше…
— Ну, уж ты все вымерял там… Пошел прочь отсюда! — проговорил Атукаев.
Васька-самодовольно улыбнулся, подсвистнул и увел собак.
— А знаешь ли, — прибавил граф, — я скоро, кажется перестану ездить к тебе.
— Отчего?
— Да как сказать? Не думаю, чтоб зависть, что ли… а так: как нагляжусь на твоих собак — на своих и глазу бы не накидывал. Так и подмывает перевешать всех дотла, да и забастовать…
— Помилуй, чего ж ты хочешь еще? Давно ли ты стал охотником? Все бы разом! Нет, этого скоро не достигнешь!.. Надо выжидать. Вот ведь добился же наконец: стая у тебя хоть куда! Чего же еще желать? Ну, что Соловей, работает?
— Да только, кажется, и собак, что Соловей да Кукла. Все же от твоих…
— Ну, вот и веди породу.
Тут человек десять охотников, одетых на манер Афанасья, в синие черкески с позументом и патронами на груди, привели посворно своих собак. Все мы сошли с балкона и принялись рассматривать этих волкодавов, о которых слава гремела во все концы охотничьего мирка, так что коренной охотник, владимирец или костромич, при встрече со своим братом воронежцем или тамбоцем перечисляли поименно охотников и посворно собак «братовской породы», и каждый, желая возвысить достоинство собственной охоты, говорил: «Вот мать собак, внучка Наяну» или: «Отец этих собак, сын Пылая и Юрги, прямо из Братовки!» Эту геральдику собачьей породы твердят охотники издавна, еще со времен существования деда и прадеда Алеева. Я засматривался больше на тех собак, у которых были цапины и хватки, и обращался об этом с вопросом к охотникам… «Волк попятнал», — было общим ответом.
— А вот отец твоего Чауса, — говорил между тем Алеев, показывая на серо-пегого кобеля в своре у охотника Василья. — Вот мать твоего Карая, Лука Лукич, — продолжал он к Бацову, — а отец его, Крылат, рыщет за Афанасьем, его тут нет. Собака злобная; я надеюсь, что Карай будет брать волка в одиночку, — и прочее.
За псарским Васька, как стремянный, привел барскую свору. Все почти собаки были половопегие, но каким глазами должен был смотреть на них опытный и горячий охотник, я желал бы лучше спросить у него самого, а не рисоваться на чужой счет в выражении чуждых мне впечатлений. Между тем, пока мы обходили и рассматривали этих необыкновенных собак, Алексей Николаевич разъяснял нам их породу:
— Вот это — Наградка, мать этой Заирки; а это — Награждай и Поражай, ее сыновья. Эти собаки чисто Наяновой крови. А эти вот: Победим, Лихач и вот эта — от Пылая.
— А эта? — спросил я нетерпеливо, гладя белую, как кипень, с шелковистыми завитками и черными навыкате, блестящими глазами собаку поразительной красоты.
— А, это Аптекарша! — отвечал Алеев, смеясь. — Она будет двоюродная Наградкиным детям, отец ее Масловской породы. Она скачет первую осень… Вообразите, какую штуку она выкинула дней шесть назад! В Астабенских вывели на меня гончие молодого волчка; она вынеслась первая к нему, на всех духах, да как понюхала — не тем пахнет, верть да, поджавши хвост, ко мне под лошадь!.. Ну, теперь, господа, я вам покажу собаку, которая поистине дивит меня самого. Васька! Приведи своего чернопегого!