Были в Радуге и другие нюансы устройства внутренней жизни, с которыми мне ещё только предстояло познакомиться, но основа основ, которую доводили до всех новоприбывших, состояла именно в этих простых и незатейливых правилах. Услышав их впервые, я подумал, что Радуга — это такой себе островок победившего коммунизма с поправкой на капиталистические реалии. Положение о норме дневного рациона в моём представлении очень походило на лозунг «Каждому по потребностям», и по общей логике ситуации в какой-то момент должна была всплыть и другая фраза: которая про «от каждого по способностям». Проще говоря, сразу после вводного слова, которое перед нами держала мать Ангелины, я понял, что, если я задержусь здесь, то вскоре меня заставят работать и делать что-то общественно полезное. Делать мне, конечно же, ничего не хотелось. Да и беспокойная, бессонная ночь, проведённая на креслах кинотеатра, заставила меня скучать по квартире и по возможности спать столько, сколько мне захочется, а не пока проснётся всё здешнее население. За завтраком, который состоял из солёной манной каши, хлеба и растворимого кофе, я утвердился в своём желании как можно скорее покинуть это место.
Мы с Аркадием, Ангелиной и Юрой сидели за одним столом. Для Юры это был уже третий день в Радуге. Я спросил у него, когда они с отцом всё-таки собираются отсюда уходить, ведь изначально их план состоял в том, чтобы по-быстрому затариться продуктами и тут же вернуться домой. После моего вопроса Юра, казалось, слегка погрустнел.
— Не знаю, — ответил он, пожимая плечами, — Бате вроде тут нравится, чё-то он какой-то бодряк поймал прям: и с ментом этим законтачился, и ходит туда-сюда с ним, делает чё-то. И меня припрягает всякой фигнёй заниматься.
— Какой фигнёй?
— Да всяким, знаешь. Помочь чем-нибудь, оттащить какую-нибудь тяжёлую хрень куда-то. Задолбался я уже. Лучше б дома сидел.
Я надеялся, что Юра с его отцом составят мне компанию в путешествии обратно, домой. Но по всему выходило, что никакая компания мне не светит, и что если я пойду, то мне придётся идти одному. А одному, всё-таки, выходить на улицу было страшновато. Наравне с сожалением о том, что я вообще сюда попёрся, меня одолевало ощущение собственной беспомощности. Я боялся и ничего не мог с этим поделать. Лучшее, что мне удалось — это изыскать повод для того, чтобы остаться здесь ещё на день. Я придумал себе, будто бы нахожусь здесь с исследовательскими целями, и моя задача — разузнать во всех подробностях, как здесь всё устроено, и что я не могу уйти отсюда, не сделав этого. Довольно-таки ничтожный фиговый листик для прикрытия срама моего ужаса перед всего-то несколькими сотнями метров открытого пространства, разделяющими Радугу и мою квартиру. Но мне хватило его хотя бы для того, чтобы не умереть от самоедства и сокрушений на тему того, что, последовав вчера за Аркадием и Ангелиной, я совершил роковую ошибку.
В своих исследовательских брожениях по коридорам торгового центра я то и дело натыкался на опущенные серые рольставни, не дававшие даже заглянуть внутрь большинства отделов. Свободный доступ, помимо кинотеатра, был только в тренажёрный зал и в зал игровых автоматов. Качаться и развивать мускулатуру мне было лень, да и особой радости в этом я не видел, поэтому я отправился в зал с автоматами. Там, в отличие от общей для торгового центра практики, всё находилось в открытом доступе: жетоны для автоматов можно было брать просто так и играть во что вздумается. Хоть что-то. Я взял несколько жетонов и отправился изучать имеющиеся аппараты. Помимо меня, в зале веселились какие-то дети. Выглядели они так, словно, очутившись в этом помещении и получив доступ к безлимитным игровым жетонам, они оказались в собственной версии рая посреди разверзшейся преисподней. Они болтали друг с другом, смеялись и радовались победе в какой-нибудь игре так, словно снаружи ничего не происходило. Словно всё было по-прежнему, и они просто пришли сюда ещё одним пятничным днём после школы, чтобы хорошо провести время. Смотреть на это было наслаждением.