В следующие несколько суток постараюсь закончить свою историю: осталось написать всего-то про тринадцать дней — меньше всего того, что я уже написал. Потом будет какая-нибудь предсмертная записка в качестве эпилога — или эпилог в качестве предсмертной записки — и после этого, может, попробую как-нибудь ускорить весь этот томительный процесс бестолкового, смиренного, тихого ожидания глупой и незаметной для всего прочего мира смерти.
Запись 4
Двадцать седьмое августа. Тридцатый день с начала вымирания.
Я всё ещё могу позволить себе роскошь начинать каждое утро с кофе. Родители любили его пить и закупались упаковками молотого средней обжарки впрок. Была у них и турка для варки всего этого дела, которая нынче пришлась очень кстати. В общем, уж чего-чего, а кофейка у меня хватит ещё на месяц-другой. И это замечательно: хоть одна причина просыпаться и вставать с постели. После того как чашка бодрящего напитка оказывается пуста, приходится искать новый смысл бодрствования и вообще — существования. Здесь тоже пока всё легко: я сразу сажусь за дневник и начинаю думать над тем, как продолжить свою историю. Пишу я не сразу: сначала набрасываю план рассказа на черновиках. О чём рассказать, о ком, какие события охватить, и так далее. Это помогает сделать текст сбалансированным: одновременно лаконичным, не выглядящим как дешёвый бульварный роман в периодическом журнале прошлого века, с построчной оплатой для бедствующих авторов-словоблудов; и не слишком коротким, представляющим собой сухое изложение некой последовательности событий. Ну, это моё самокритичное мнение касательно моей же работы. Вы, уважаемые критики, вольны сделать свои умозаключения и, возможно, даже написать рецензию, разносящую мой скромный труд в пух и прах, и даже отправить эту рецензию в какой-нибудь постапокалиптический окололитературный журнал, если вы, конечно, дожили до возрождения цивилизации и всего такого прочего. Но, если нет — сочувствую. Что-то я вредным каким-то стал. Не знаю. Может быть, я злюсь на вас за то, что представляю вас сидящими себе там в тепле и какой-никакой безопасности, читающими всё это и думающими о такой ерунде как композиция текста, последовательность сюжета и глубина раскрытия персонажей. В то время, как всё это: весь этот текст с его композицией, весь этот сюжет, все эти персонажи — всё это моя жизнь. Моя жизнь! Представляю, как вы будете читать то, что я напишу ниже и… И просто переворачивать страницу за страницей, не прожив и малой толики того, что проживу я в момент, когда буду это писать — не говоря уже о том, чтобы прочувствовать всё приключившееся со мной на собственной шкуре. Оттого и не хочется вовсе делиться всем этим с вами: хочется, чтобы всё произошедшее по крайней мере оставалось реальным, а не превращалось в развлекательного характера чтиво на один вечер. Наверное, это излишние заморочки или просто бред сходящего с ума бестолкового подростка. Что ж, в таком случае, хорошо, что этот бред нашёл своё место на этих страницах. Таким вот я был, прошу любить и жаловать. А теперь — к делу.
День 15
Следующую свою смену на крыше я стоял уже с Тохой, который, в отличие от Лёхи, был не очень-то разговорчив. Наверное, злился на меня за то, что я занял их с Лёхой место. Я пытался вступить с ним в контакт и расспросить его о том, как он здесь оказался и как встретил первые дни нашествия живых мертвецов. Но он всё отмахивался или отвечал односложно: «Да. Нет. Не знаю». Словом, узнать о нём мне ничего толком не удалось, и я оставил всякие попытки найти с ним общий язык, спрашивая его далее только о чём-то, что касалось работы.