Большую часть нашей дневной смены я переписывался с Ирой. Я рассказал ей о своих соображениях насчёт Радуги, на которые меня вчера навёл рассказ Лёхи. Она заволновалась. Я сказал, что пока всё спокойно, и что как только запахнет опасностью, я сразу же уберусь отсюда. Она ответила, что лучше бы мне убраться сейчас, а я не стал говорить ей, что боюсь — сказал, что, пока здесь всё нормально и есть халявная еда, имеет смысл оставаться тут, чтобы домашних запасов потом хватило на дольше. Выставил себя этаким расчётливым и продуманным выгодополучателем. Не знаю, поверила ли она. Может и догадалась, что к чему. Всё-таки мы уже давно встречались, и кое-что о моей натуре она знала. Как минимум то, что не такой уж я на самом деле расчётливый и продуманный — скорее хитрый на выдумку оправданий для своей инфантильности, бездействия, лени и всего такого прочего.
Ещё мы обменивались фотками. Она сбросила мне свой вид из окна, и я увидел, как выглядит поистине безнадёжное положение. Внизу, возле её дома, бродило столько мертвецов, что казалось, будто Ира была не оправдавшим народные ожидания мэром, и добрая половина всех горожан собралась у её резиденции с протестной манифестацией. Ещё она рассказала, что выстрелы в центре почти совсем смолкли, а в интернете пишут, будто бы военным удалось закрепиться в районе городской администрации, и там теперь есть целых несколько кварталов, полностью зачищенных и надёжно ограждённых от всего внешнего неприступными кордонами. Несмотря на то, что эти кордоны постоянно испытывают на прочность толпы заражённых, военные держатся и позже планируют оттуда продвигаться дальше и расширять контроль над территорией города. Звучало всё это одновременно обнадеживающе и страшно: с одной стороны, наличие какого-никакого контроля над ситуацией со стороны вооружённых сил вселяло надежду на то, что вся эта неразбериха когда-нибудь закончится; а с другой стороны, фиксация на решении проблемы путём зачистки заражённых означала нацеленность на их полное физическое истребление. Сколько же тех, кому не повезло превратиться, будут убиты безвозвратно и окончательно, без всякой надежды на то, что когда-нибудь в подземных столичных лабораториях лучшие умы страны изыщут лекарство от этой болезни и дадут заражённым ещё один шанс. Хотя, возможно, никакой надежды не было изначально, и природа происходящего такова, что это никакой не вирус или болезнь, от которой можно исцелиться, а просто новый порядок вещей во вселенной: теперь человеку нужно умереть дважды, чтобы покинуть этот мир окончательно. Определённых, чётких и однозначных ответов, так или иначе, ни у кого не было, а все утверждения о причинах происходящего либо были бездоказательными и не опирались абсолютно ни на что, либо представляли собой последовательные и складные фейки с полным набором выдуманных эксклюзивных свидетельств «из первых рук», которыми по закону жанра обладал только он — безымянный хозяин анонимного канала на сто-двести тысяч человек или очередной комментатор на новостном сайте с портфелем и маленькой тележкой инсайдов прямиком от спецслужб. Единства не было совершенно никакого, в информационном поле царила полная анархия, в условиях которой разобраться в причинах и предпосылках попросту не представлялось возможным. Хотя все мы — Ира, я и ещё сотни и тысячи обычных людей вроде нас — пытались это сделать, видя в периодическом чтении ленты новостей ключ к спокойствию и упорядоченности. Потребление хаотичных потоков информации давало нам чувство осведомлённости и некой заземлённости, хотя, разумеется, чувство это было ложным. Информация была подобна продукту с отрицательной калорийностью: давала фальшивое чувство насыщения, на самом деле забирая на своё переваривание больше энергии, чем давала своей собственной пищевой ценностью. Так или иначе, мы могли часами перебрасываться с Ирой репостами и обсуждать то, что обсуждать, на самом деле, не имело никакого смысла. Зато мы таким образом общались и поддерживали контакт, и, наверное, это самое главное.
Вскоре наступил вечер, и начало темнеть. Когда солнце село, вокруг начали зажигаться фонари. Загорался свет и в окнах жилых домов: в немногочисленных квартирах, в которых всё ещё оставались живые люди. Их было настолько мало, что становилось жутко: больше половины жителей района просто исчезли. Может, со многими, всё же, всё в порядке, и они просто не включают свет. А может, они мертвы и заперты сейчас в своих жилищах. И бродят по ним в своём новом обличии, из одного тёмного угла в другой.