Мы присели, и на этот раз разговор быстро привел к благополучному окончанию. Я соглашался на все. Любой ценой я решил купить право как можно чаще видеть эту решительную барышню. Да и ползущий парный рассвет оказал свое действие. В конце концов, не все ли равно. Если и Петр Феодорович такой, то уж куда мне? Хорохориться не к чему. Не хочу быть чистюлькой. Десять процентов с третьей карты? Отлично. Доклады на жгучие темы? Еще лучше. Могу ли привлечь идейную часть студенчества? О, конечно. Договорились о первом вечере и присоединились к остальным гостям.
Ирины Николаевны уже не было. Она уехала домой. Я подождал, пока Петр Феодорович расправлялся с копченым гусем и рассеянно слушал, что мне нашептывал господин, похожий на почтенного доктора.
Звенели первые утренние трамваи. На двадцать четвертом номере в сторону Лефортова ехали хмурые, оборванные люди. И где-то за Москва-рекой пробуждались въедливые фабричные гудки.
-- Петр Феодорович, а что эта... Ирина Николаевна действительно девственница?
-- Не знаю, отец, не осматривал. Знаю, что изящная нога лучше девственницы.
О, Петр Феодорович! О ревностный собиратель творений отцов церкви! Как растаяла его слава в это ноябрьское слякотное утро! Какими порочными, преступными синяками сковал рассвет его ученейшие близорукие глаза, что, как две неутомимых гончих, сквозь стекла пенсне накидывались на юного неискушенного референта!
4
В карты мне приходилось играть и раньше, задолго еще до университетского ученья. В Новороссийске гимназистом седьмого класса частенько шлялся в кабачок на Стандарте, где в задней комнатке сражались в девятку молодые офицерики, греческие капитаны и наш брат-гимназист. Но то была игра пустяковая. Зеленели трешки, синели пятерки, громыхали рублишки. Редко-редко, когда багровый поручик извлекал красненькую или попавшийся пижон менял оранжевую...
У Гольденблата ниже пятидесяти рублей и ставки не было. Гольденблатовская клиентура составлялась больше из приезжих сибиряков. Является такая борода, пропускают ее через столовую, накачивают рябиновой, коньяком, смертоубийственными смесями ликеров. Борода в раж. Бороде море по колено. На тройке останавливается, на шестерке тянет, и ежесекундно лезет за голенище, где в коленкоровом мешочке потеют и мнутся пятисотки... До сих пор не знаю, шла ли игра в честную или с накладкой. То есть, конечно, совершенно в честную не могли играть, но может быть ограничивались какими-либо значками, вспомогательными средствами. Поначалу я заметил, что к дежурной гуляющей бороде неизменно подсаживается Ирина Николаевна, и когда борода карты смотрит, смотрит и она, и банкомету моргает -- либо бровью, либо сморщит лоб, либо сжимает веер и стучит по столу. Банкометом бывал и сам Гольденблат, но лишь по дням особо торжественным, в случае большущего скопления играющих. В дни будничные Гольденблат сажал своего "наемного убийцу", ласкового тихого старичка с Анной на шее. Старичок успевал каждому новичку поведать весь свой формулярный список. Служил на таможне восемнадцать лет, перешел в неокладные сборы, достукал до пенсии, имеет одну дочь в Смольном, другую за остзейским бароном, третью на фребелевских курсах. Прихожанами Николы на Песках избран в церковный совет, ни к каким партиям не принадлежит, полагает, что народишко распускать опасно, но и в нагайку свинец зашивать также неуместно.
-- Ваше Превосходительство, -- скажет Гольденблат после сладкого, -- а не порадуете ли вы нас мастерским и корректнейшим банкометством?
-- А что ж, дорогой, порадую, пожалуй. Оно, конечно, поздновато. Дочка волноваться будет. Ну уж для вновь прибывшего на что не решишься.
Тут Гольденблат незаметно совал старичку бумажник с деньгами -- комедия начиналась. Старичок получал с каждого снятого банка десять процентов и выпрашивал ежедневно прибавку -- до пятнадцати. Эта его просьба неизменно наталкивалась на сладчайший, но категорический отказ.
-- Дорогой и неоцененный генерал, верите ли вы честному слову врача, облегчающего страдания человеческие? Не то, что пятнадцать, все сто процентов отдавал бы вам, лишь бы порадовать вас и дочек ваших. Но поборы полицейские заедают. Неслыханные, грабительские. Живи в первой Тверской или второй Пречистенской... дело десятое. Пристава -- люди нашего класса, с университетским значком. Сговориться всегда можно. Ну а у нас, сами знаете, бурбоны, ансьен {От фр. ancien -- прежний, старинный.} режим. Ничего знать не хотят. Вынь да положь. В прошлом месяце пришлось восемьсот пятьдесят рублей собственных доложить.
Генерал вздыхал, прижимал к Анне тщедушную грудь Гольденблата и на всякий случай выпрашивал десятку extra, на почтовые расходы.
Относительно полиции и поборов Осип Эдмундович преувеличивал. Хотя он жил и не в первой Тверской и не во второй Пречистенской, но с подполковником Николаем Трофимовичем Удинцевым уживался отлично. По воскресеньям в честь Николая Трофимовича устраивался обед с "француженками". Из "Аквариума" призывались две-три вертихвостки с длиннейшими французскими фамилиями и волжским произношением. Прибытие Николая Трофимовича сопровождалось звуками славянского марша -- усердствовал все тот же юноша с семитским профилем -- и дружным визгом всех присутствующих француженок. Под салфетку прибора Николая Трофимовича подкладывался конверт со вложением. И так как пробки хлопали поминутно, и так как щетинистые щеки подполковника лакировались обильными поцелуями, то для критики конверта не создавалось ни малейшей возможности. Пристрастие подполковника к француженкам объяснялось единственно вывертами психологического подхода Гольденблата.
-- Вы, молодой юноша, не понимаете. К психологии каждого особый подход, как к зубу. Один рвешь, другой пломбируешь, третий подпиливаешь. Подполковник наш о чем мечтает? Сравняться с московским столичным градоначальником. А градоначальник без француженки ни шагу. Вот вы и представьте, какие именины сердца у милейшего Николая Трофимовича, когда он французскую речь слышит. Пристав, но начальству не уступает.
Петр Феодорович оставался насчет подполковника при особом мнении. По его сведениям, Николай Трофимович жил с кухаркой, рязанской семипудовой бабой. Ирина Николаевна, когда поднимался этот стародавний спор, презрительно улыбалась и скучала.
-- Вы подумайте, Осип Эдмундович, какой чепухой забиты ваши мозги. Швырните вашему приставу пятьсот рублей, и делу конец.
-- Молодо-зелено, -- отплевывался Гольденблат.
Впрочем, никто не имел понятия о действительных размерах воскресных конвертов.
-- Пришлось на этот раз триста вложить, -- грустно глядел в глаза Петру Феодоровичу Гольденблат. Петр Феодорович сердито чесал лысину и отмалчивался.
-- Что делать, дорогой Юрий Павлович. Выживаемость низших организмов.
5
Неделю я приглядывался. Не столько к гостям и к обстановке, сколько к Ирине Николаевне, хотел с ней поговорить, раскусить, что за фрукт. Но Ирина Николаевна ни на пядь не отступала со своей позиции строго деловой женщины. На все мои допросы и подходы отвечала резким требованием -- "начать работать". Пришлось начать.
Организация рефератов в доме Эдмундовича являлась делом далеко не легким. Участники-студенты должны были соединять в себе: легковерие, страсть к игре, мечтательность, охоту спорить, отсутствие болтливости. Выбирать приходилось с исключительной осмотрительностью. В каждом отдельном случае я прибегал к помощи авторитета и незапятнанной репутации Петра Феодоровича.
-- Этого, Юрий, брось. Этот назавтра всю Моховую взбудоражит. Или: с этим не возись -- пьянчужка, дармоед и дурак. На серьезных людей его рефераты произведут отвратительное впечатление.