Каждую свою горесть, каждую амбицию, каждую жажду словоизвержения свято приносили мы на это кладбище русских репутаций. Здесь Ленин убеждал плехановцев в близости диктатуры пролетариата, здесь провидец Мережковский дважды грозил антихристом, здесь Авксентьев цитировал Данта в тщетных попытках расшевелить беженскую душу, здесь в году 1907 просвещенные гуманные люди клеймили смертную казнь, здесь в году 1921 те же просвещенные, гуманные люди смертную казнь прославили.
Сюда после больших интервалов захаживал Борис Савинков: меж лекцией и лекцией были бомбы, рейд, головокружительная поездка или новый роман Ропшина. Сюда после трехлетнего молчания багряный блеск единственного русского оратора принес Василий Маклаков... А публика? Разношерстная, разноплеменная, разнокарманная, разномастная. Можно было бы, пройдя от толстого блондина в первом ряду до небритого юноши на балконе, написать истории молодой России.
В каждом слушателе эпоха, каждый представляет собой кусочек затвердевшей вулканической лавы. Этот банкир, начавший пятирублевыми уроками, окончивший скупкой европейских банков, последовательно в Петербурге, в Одессе и на Кавказе приговоренный к расстрелу, плативший фантастическую контрибуцию, выписывая ее чеками на несуществующие заграничные отделения.
Эта певица, пропевшая всю гамму от эмира бухарского и голубых бриллиантов до молоденького добровольческого офицера и обедов в "rendez-vous des cochers" {"Место встречи кучеров" (фр.).}... на бульвар Распайль.
Этот высокий стриженый человек военной выправки, жандармских манер, чересчур острого зрения; пятнадцать лет назад на эстраде "Salle des sociétés savantes" его имя склонялось во всех падежах, на его голову призывались все громы. Теперь он скромно сидит под самым зеркалом, поглаживает ежик и что-то записывает в свою книжечку. Говорят, что он и по сей день ведет карточную систему эсеров, эсдэков, энэсов. Теперь-то они с нами, а дальше чем черт не шутит. Для порядка лучше записать, кто у кого бывает, кто чем занимается... Так, вероятно, Гинденбург, сидя над десятиверсткой, переставляет флажки и рассчитывает, что было бы, если бы тогда в марте 1918 он левым флангом зашел бы немного севернее, а правым немного западнее, и побеждает Фоша, и берет Париж, и двигается на Бордо. Русская революция и германский разгром немало породили принцев Рейхштадтских от бывших штабов и бывшей охранки...
...Консьерж, состоящий при зале на rue Danton нередко подходит к дверям, просовывает голову и с минуту слушает. Потом покряхтит и отойдет. Он уверяет, что русские за пятнадцать лет совсем не изменились. Так же кричат громче, чем какая-либо другая национальность. Так же, проходя мимо него, не здороваются и не вытирают ног. Так же стараются пересидеть полицейский час, и лишь вмешательство ажана очищает зал... Еще в прошлом году приезжали русские на автомобилях, попадались обезьяньи кофты и котиковые манто. А в этом году ни кофт, ни манто... ботинки оборванные, брюки обтрепанные, Впрочем, консьерж -- большой оптимист. Он хорошо помнит Ленина и считает, что у русских заведено такое правило для всех будущих министров: сперва скандалить на rue Danton, потом захватывать власть в Петербурге...
* * *
В этот сентябрьский вечер мы отправились на rue Danton для борьбы с голодом. В "Salle des sociétés savantes" посеем побольше слов, авось там самарские богоносцы что-нибудь пожнут...
Кучка русских, собравшихся у подъезда, нехотя докурила папиросы, потопталась в вестибюле и вяло поплелась в зал. Заседание началось: по традиции, установившейся на вечерах левого окружения новейшей эмиграции, первым выступил Н. Д. Авксентьев. Какой приятный голос, какие симпатичные манеры!
В дни московского государственного совещания представитель "Нового Времени" Пиленко о речи Авксентьева дал совсем коротенький отчет: "Потом говорил некто Авксентьев, говорят, что это министр внутренних дел".
Зычно, с подъемом, стараясь разжечь самого себя и не видеть молчаливой пустыни в зале борцов с голодом, "министр внутренних дел" сознался, что у членов представляемой ими организации (общественного комитета по борьбе с голодом) немало прегрешений пред Россией, что в бытность на родине они немало накуролесили и что пора бы уже что-нибудь толком сделать... Иначе -- здесь оратор тряхнул своей филологической стариной -- общественный комитет и вся эмиграция попадут в тот круг Дантова ада, где томятся "не холодные и не горячие" и где Вергилий запрещает Данту не то что пускаться в разговоры, а даже останавливаться. Проходи с молчаливым презрением -- "гарда э пасса!.."
"Salle des Sociétés savantes" давненько не слыхал классических стихов, и цитата очень понравилась всем присутствующим. Кучка русских похлопала со всем энтузиазмом, возможным в местах без джаз-банда и коктейля... Один хмурый господин заерзал, записал цитату и сказал, что ее полезно передать и отсутствующим.
Авксентьев, сказав речь, добродушно оглянулся, застенчиво зевнул и поспешил покинуть зал борьбы с голодом: гарда э пасса...
После него заговорил один черненький человек марксистского привкуса. Очень убедительно рассказывал вещи не слишком великой оригинальности, который всем человечеством постигаются в классе приготовительном, а социалистической частью лишь через много лет после окончания университета... Советская республика -- нехорошая республика, на таких основаниях мы не построим революции и т. д. Все свои эвклидовы истины черненький марксист подкреплял, как и полагается марксисту, ссылками на отсутствующих Бухарина, Осинского, Рыкова, Калинина. На этом месте зеркало усиленно замигало, потускнело еще больше и почти заплакало: да, знаю, знаю... хорошо помню этих товарищей... вот так же стояли на эстраде и читали вырезки из отсутствующих Ковалевского, Милюкова, Мещерского и т. д.
Марксист собрал свои вырезки, на прощанье скептически сам с собой переглянулся в зеркало и сел на место. Одна очень симпатичная барышня, впоследствии оказавшаяся дамой, голосом, весьма напоминающим Юреневу, трогательно рассказывала о страданиях русских детей. "Salle des Sociétés savantes" не привык к таким рассказам. Кучка русских задымила папиросами и что-то вспомнила.
П. Н. Милюков поправил очки и с обычными жестами премьера, отвечающего на запрос оппозиции, -- принялся рассказывать истории Нансена, организаций по борьбе с голодом в России и за границей и т. д. До момента речи П. Н. Милюков сидел мрачный, явно чувствуя себя в дурном обществе. Звуки знакомого голоса, раздававшегося в Таврическом дворце и в аудиториях двух континентов, заметно подбодрили П. Н. Милюкова... Зеркало осталось вполне довольно и заметно просветлело: вот она старая гвардия, это вам уже не Вергилий и не русские дети...
Потом молодой, но косноязычный господин принялся читать письма, полученные им из Советской России. Молодой господин представлял в учредилке очень богатую окраину, но бедные посетители рю Дантон не пожелали его выслушать и вылезли на улицу.
В перерыве курили, зевали, сверяли друг у друга часы, ходили на place St. Michel справляться о последнем метро. Пьяные американцы стояли вкруг своих автомобилей и пели о том, как Першинг, Френч и Вильсон спасли мир. В минуту образовалась толпа дежурных девочек, наметилась почва сближения и загудели моторы.
После перерыва начался дивертисмент, крайне похожий на концерт в пользу гувернанток, описанный в "Бесах"...
Загорелый парень в черной косоворотке кричал, что он приехал со специальной миссией и что он от имени всероссийского крестьянства дает слово уморить голодом проклятый город...
Кто-то проснулся и крикнул: "Долой!" Косоворотка так и сделала.
Полненький приятный мужчина попытался язвить, но в нем опознали старого знакомого, зеркало снова потускнело, юноша с балкона прорычал: "Гороховое пальто", -- и мужчина смылся...
Бывший прокурор московской судебной палаты предложил создать мастерскую взаимной выработки духа. Милюков устало протер очки и сказал, что таковая уже давно создана и называется -- "Salle des sociétés savantes"...