— О чем грустишь, батька, — вопрошали подчиненные, — аль подать прибавить? что ж — дадим.
— Ох, нет, ребятушки, — отвечает им плут, — сто раз хуже.
— Скажи, царю все дадим, — возражают добрые татары, — коровушку последнюю продадим, а дадим, не печалься только и скажи, что нужно царю.
— Так знайте же, — продолжает исправник, — лед возить.
— Куда? в Казань? тяжело, но повезем, что ж делать, когда царю так нужно.
— Нет, ребята, не в Казань, а в Питер.
Татары остолбенели.
— Ой пропали мы, батька, совсем пропали. Да в Питере разве нет льду?
— Есть, как не быть, да что ж с царем будешь делать, хочет казанского!
— Ой, батька, совсем пропали! скажи — и другим волостям также возить?
— Да, и им было велено, да они собрали денег и послали царю в Питер, он и отменил.
— Ну и мы пошлем. А сколько?
— Много, ребятушки, 12 тысяч.
— Дадим, дадим, — кричали татары, — соберем и пошлем царю в Питер, а лед возить далеко! Нельзя!
И собрали бедные татары 12 тысяч, и окончил свой дом исправник на славу.
Однако вскоре он отрешен был от должности, отдан под суд, а татарам от этого не легче.
28 августа мы оставили Казань. Е. П. Нарышкина уехала с к. Голицыной в Москву — для свидания с матерью, братьями, родными и друзьями. Старый Одоевский провожал сына до третьей станции, где дороги делятся: одна идет на Кавказ, другая — в Москву. При перемене лошадей, готовясь чрез несколько минут проститься с своим Сашей, бедный отец грустно сидел на крылечке почтового дома и почти машинально спросил проходившего ямщика: «Дружище, а далеко будет отсюда поворот на Кавказ?» — «Поворот не с этой станции, — отвечал ямщик, — а с будущей…» Старик князь даже подпрыгнул от неожиданной радости, — еще 22 версты глядеть, обнимать своего сына! — и подарил удивленному ямщику 25 рублей. Однако рано или поздно расставанье должно было осуществиться. Чувствовал ли старик, обнимая своего сына, что в последний раз лобызает его? Недолго старик пережил свое детище. Их обоих скоро не стало, и только умилительные стихи на смерть А. И. Одоевского Лермонтова говорят нам теперь об утрате нашего незабвенного товарища…
Мы подвигались к Ставрополю и дорогою узнали, что государь проехал в Тифлис. По этому случаю на предпоследней станции к Новочеркасску нам не дали лошадей, а предложили волов. Мы согласились, улеглись в наши тарантасы, проспали всю дорогу и с восхождением солнца триумфально въехали в казацкую станицу. В Новочеркасске мы отдохнули, ходили смотреть могилу героя 32 года М. И. Платова близ алтаря церкви, им же воздвигнутой, но еще не оконченной.
Заговорив о Платове, я привел себе на память рассказ его, слышанный мною еще в Варшаве в 1815 году по возвращении наших войск из-за границы от него самого. Ом так любопытен, что помещаю его. В одном доме, после сытного обеда, Матвей Иванович, по обыкновению немного подвыпивший, сел на диван со многими сотоварищами-генералами, а мы, молодежь, окружали эту любопытную группу. Кто-то спросил Платова, чем он был при императоре Павле Петровиче? Матвей Иванович, почесав у себя в голове, с расстановкою, своим малороссийским наречием сказал:
«Я, господа, при императоре Павле Петровиче по доносу одного из сослуживцев своих сидел в Петропавловской крепости вместе с Алексей Петровичем Ермоловым. Я был тогда в чине генерал-майора и заправлял до сего донцами. Крепко грустил я в крепости, не зная, чем кончится моя участь. „Не грусти, казак, — атаманом будешь“, — сказал мне А. П. Ермолов. В одну ночь меня потребовали во дворец и ввели в кабинет государя, пред которым я упал на колени. Государь велел мне встать и сказал: „Генерал Платов, вот тебе табакерка с моим портретом“. Не понимая причины такой милости, я, однако ж, облобызал его царскую руку. Государь продолжал: „Поезжай на Дон, собери полки и выступай в поход. Пред выступлением получишь маршрут, карту и узнаешь, куда идти, и тогда же пришлешь мне рапорт с надежным офицером об исполнении моего повеления. Ступай…“ С Павлом шутить нельзя было, не такой был человек, но я чувствовал, что не к добру взвалил он на меня это поручение… Я знал, что Павел верил доносу на меня, и был убежден, что дело идет о том. чтоб меня погубить. Так или иначе, а действовать было надобно. Поехал я на Дон, живо собрал 20 тысяч казачков, отслужил молебен и готовился потянуться в неизвестный путь, как получил, по обещанию государя, карту, маршрут и приказ: открыть путь в Индию… Легкое дело!.. Я хранил все это в тайне, по приказу царя. Вот прошли мы Саратовскую губернию, Астраханскую и втянулись в необозримые киргизские степи. Пока были мы в своих границах, донцы мои были веселы и песни их раздавались беспрестанно. Полковники и офицеры старались узнать, куда я их веду, но я крепко хранил тайму. Жары нас одолевали, провиант истощался, воды часто не было, и только отвратительные гадюки (змеи) ползали вокруг нас. Уже шесть недель, что мы в походе, а нет надежды к нашему возвращению, и, кажется, придется всем нам сложить свои головы. Сначала, правда, думал я, что государь хочет нас наказать небольшой прогулкой, а там помилует и возвратит. Но нет… И часто оглядывался я на родную сторону, не пошлет ли она нам вестника возвращения… В одно утро старшины и сотники объявили мне, что полки два дня уже без воды, в войске ропот, что казачки отказываются идти далее. Полководцы просили меня сказать, куда я их веду… Плохо! „Погодите до завтра, детушки, — сказал я, — утром вынесу свой походный образ, отслужим молебен и тогда скажу войску, куда мы идем“. Грустно разошлись мои товарищи, печально полез я в свой шатер, и, на бурке лежа, так рассуждал: или свои меня убьют, или Павел повесит за неисполнение приказания. Тут смерть, и там смерть. Ежели завтра не будет нам приказа вернуться, то передамся я со всем войском туркам и буду служить новому царю… Так пролежал я целую ночь и не смыкал глаз. Стало светать. Вдруг полы шатра моего зашевелились и лезет ко мне на четвереньках человек не человек, черт не черт, зверь не зверь и мычит каким-то хриплым голосом: „Воды… воды…“ Я вскочил на ноги и подал несчастному, лежавшему на земле, несколько глотков, и тогда только он проговорил: „Павел скончался… Императором — Александр, и возвращайтесь на Дон!..“ Я так напугался, что в первые минуты не знал, радоваться ли мне или печалиться, а все-таки думал, не шпион ли это какой-нибудь, и потому только по прочтении приказа действительно возрадовался. При воцарении Александра первый указ, им подписанный, был о нашем возвращении на Дон. Послано было 6 гонцов с приказанием непременно настичь нас и вернуть, и только один, едва живой, исполнил поручение. Остальные не довезли. Утром мы весело присягнули новому царю и поплелись в наши станицы, потеряв, однако, много людей и лошадей».