— Повешенный нотариус из Дорна, да простит его Господь! — насмешливо добавила из своего угла дама.
В эту самую минуту словно кто-то огромным ножом распластал небо надвое — одна половина осталась пепельно-серой, на другой засияло яркое январское солнце, осветив окружающие поля; стало светло и в карете, которая катилась уже по кельванским полям среди нежно-зеленых полос озимой ржи.
— Теперь, господин музыкант, — сказал Куленкур, положив желтую костлявую руку на футляр с бомбардином, — надлежит представить вам всех присутствующих, а так как в глазах ваших я замечаю удивление и страх, то позвольте прежде всего заверить вас, что вся эта компания — пусть мы грешники, висельники, призраки и тени — вполне мирное сообщество. Слева от вас — очень красивая женщина, мадам Кларина де Сен-Васс. Посмотрите на нее. Загляните в ее зеленые глаза — и вы никогда их не забудете. А вы знаете, что такое зеленые глаза? Даже когда они обратятся в прах, это будет прах, прекрасней которого нет на свете, это будут драгоценные камни на дне чистого, прозрачного ручья. Напротив вас сидит действительно повешенный нотариус из Дорна, у него на шее остался след от веревки. Рядом с ним — господин де Нанси, палач из Лорены, великий знаток нюхательных Табаков и веревочных петель. А вон тот господин с повязкой на глазу, что все время молчит, — это доктор Сабат, однажды он вознамерился отравить источники и колодцы в Риме. Вы спросите: а кто там стучит зубами в полутьме? Кто сидит на той части сиденья, которая кажется свободной и не прогибается? А не прогибается сиденье потому, что там сидит тень пикардийца Ги по прозвищу Черт Побери. Добавьте сюда и меня, я — Куленкур де Байе, умерший двенадцать лет тому назад, и я самый молодой мертвец из присутствующих, умер я во дворе замка в Седане, а Мамер Хромой в свое время тоже был повешен в Ле-Круази; вот я и представил вам всех родственников усопшего дворянина из Кельвана, на чьи похороны мы едем. И мы не будем менять коней на постоялом дворе в Поли, ибо кому нужны три конских скелета? Ах, мой Гвардеец, быстроногий, своенравный и непревзойденный!
Музыкант прижал к груди футляр с бомбардином, как бы защищая свое сердце непробиваемой броней. То ли он понял превратно, то ли сам придумал всю эту историю в утренней полудреме, способствующей такого рода виденьям, то ли на самом деле ехал в компании мертвецов. О нотариусе из Дорна он, разумеется, слышал — и знал, что того повесили в Ренне. Наслышан он был и о Ги Черт Побери, пикардийце, слуге дьявола, который позабыл волшебный плащ в таверне и тем выдал себя, а потом его сожгли на костре в Париже. До ушей музыканта доходило и кое-что о мадам де Сен-Васс. А этот Куленкур неужели тот самый насильник, о котором так много писали в газетах? И что собирались делать эти многогрешные мертвецы на похоронах дворянина из Кельвана? И непонятно, зачем им понадобился бедный помощник регента церковного хора из города Понтиви, скромный музыкант, который вечно дрогнет от холода по утрам, забивает себе голову разными несбыточными мечтами, играет на бомбардине в церкви и на кладбищах, считает втихомолку свои жалкие луидоры, в отношениях с женщинами позволяет себе разве что подкрутить папильотки у мадам Клементины, а в еде — омлет с петрушкой и запеченные в тесте форельки? Все это приключение — вроде того сна, что мучает его всякий раз, как он слишком плотно поужинает — скажем, солониной или жирной колбасой с жареной квашеной капустой: снится ему, что домоправительница-артиллеристка подошла к его кровати с бомбардином в руках и бомбардин вдруг начинает расти, превращается в пушку, та оглушительно стреляет, а он, изрешеченный картечью, дергается и с криком просыпается. В своих снах он повидал всякого, поэтому теперь собирается с силами и пытается изобразить на лице улыбку.
— Нам не на похоронах место, а на ярмарке! — говорит он и замечает, как дрожит от страха его голос.
На повороте, не доезжая до постоялого двора в Поли, карета остановилась. Господин де Нанси угостил музыканта нюхательным табаком. Оба расчихались. Палач из Лорены попробовал было улыбнуться — и не смог.
— Ты же знаешь, Нанси, тебе это заказано! — сказала, расхохотавшись, мадам де Сен-Васс.
— А чего мы ждем? — спросил музыкант Куленкура, которого посчитал за главного в этой компании. — Похороны, должно быть, вот-вот начнутся!
— Господин музыкант, — очень серьезно ответил Куленкур, — мы ждем покойного.
Музыкант испугался бы еще больше, но не успел: очень уж крепок был табак у палача из Лорены, видать с перцем, и пришлось чихнуть пять или шесть раз подряд. Когда же он прочихался и смог открыть глаза, то увидел, что Мамер Хромой открыл дверцу кареты и держит подножку, а в карету садится еще один покойник — умерший дворянин из Кельвана, на похороны которого он ехал и который оставил ему по завещанию яблоневый сад на холме по дороге на Понтиви, там, где поворот на Лонтру.