— Видно, в Бретани людям совсем не о чем говорить, — презрительно оборвал его полковник Куленкур. — И кто вы такой, господин помощник регента церковного хора, чтобы вступать в пререкания со знатными мертвецами?
Музыкант, сглотнув слюну, пробормотал извинения.
— Разве не я взял Бризак штурмом, в штыковой атаке? — продолжал полковник Куленкур де Байе, — Я ехал на своем Гвардейце, вороном со звездочкой на лбу. Прежде чем перейти мост, мы сожгли все ветряные мельницы, сколько их там было в предместье. Взорвав ворота, проникли в город и пошли по узким улочкам, распевая «Tonnerre, tonnerre de France»[21], поджигая дома и убивая жителей. К тому времени, когда я прибыл на главную площадь, мои солдаты выложили дорожку из убитых кайзеровских вояк, чтобы я прошелся по ней, словно неаполитанский акробат по проволоке. Флейты насвистывали походный марш. На одном из убитых была каска с перьями цветов имперского флага, мой вороной сорвал ее у него с головы зубами. Восхищенные солдаты кричали, что в моем Гвардейце сидит черт. Я вошел в замок, он был пуст, но когда мои нормандские стрелки начали грабеж, скоро нашли в одной из отдаленных комнат жену и четырех дочерей немецкого градоправителя, жена оплакивала мужа, погибшего при обороне моста, а девушки — своих убитых или бежавших женихов. Мать все время причитала: «От кого же нам теперь рожать детей?» Меня это взбесило. «Разве здесь нет ни одного бретонского дворянина?» — крикнул я ей. Начал с матери, потом, по старшинству, обесчестил всех четырех дочерей. Они не сопротивлялись. Молча уступали — делай с ними что хочешь. Правда, при этом покрывались холодным потом. Солдаты вокруг орали, горланили песни, плескали на нас вином, палили из ружей, звонили в колокола церкви Святой Бригиты, мой Гвардеец ржал и брыкался, точно на майском лугу. Так началась забава, которая продолжалась семь дней. Когда я немного поуспокоился, собрал своих совсем уже одуревших от азарта нормандцев на площади и напомнил, что десятая часть добычи принадлежит королю. Потом маршал де Тюренн приказал мне отправиться в Седан для замены гарнизона. И там произошел этот прискорбный случай с девочкой в окошке. Недоразумение.
Пока полковник говорил, он все время вытягивал шпагу и кидал ее обратно в ножны. Взял глиняную кружку, но в ней не осталось ни капли шва. С досады разбил ее о каменную голову аббата, украшавшую надгробие. Этот поступок как будто дал выход его гневу.
— А в Бретани, в Шато-Карадё, у меня оставалась невеста, дочь адмирала Эрки, помолвка уже состоялась и была провозглашена в церквах, свадьба назначена на день Святого Андрея, когда королевские войска вернутся на зимние квартиры в Эльзас. И я всей душой рвался в замок Карадё, чтобы исполнить брачное обещание, уж очень мне хотелось иметь сына, который унаследовал бы после моей смерти все мое неотчуждаемое недвижимое имущество в Байе. И накануне расстрела я вступил в союз с дьяволом. На земле он прикидывался смирным человеком по имени Измаэль Бутон и в ту пору пробирался из Польши в Ирландию, спасаясь от бубонной чумы, которая, по его словам, двигалась с востока на запад. Сошлись мы на том, что в один прекрасный день, уже после смерти, я окажусь в Бретани, а уж он устроит так, чтобы моя дама разделила со мной ложе, и через неделю придет за мной, чтобы подогреть меня там, в преисподней, в кухне самого Сатаны. Так оно все и случилось, Измаэль Бутон сдержал слово, и моя дама, Каталина д’Эрки, возликовав сердцем, когда я явился, открыла для меня ночью дверь своих покоев. Надо сказать, что по договору с чертом, будь то хоть сам Сатана или его помощник, зачатие не может совершиться естественным путем, а надо, чтобы нечистый собственноручно поместил семя куда следует. Наутро я встал пораньше, чтоб никто в замке меня не увидел, и моя Каталина, которая возымела ко мне такую же пылкую страсть, что и я питал к ней, пожелала подарить мне на память часы-луковицу с гербом рода Эрки и сунула эти часы туда, где, как она полагала, находился мой жилетный карман, но это оказалась дыра от пули, которая попала мне в грудь во время расстрела. Часы проскользнули сквозь дыру и брякнулись об пол, так как рана была сквозная. К тому времени уже рассвело, и Каталина разглядела, что в груди у меня одиннадцать пулевых ран, тут мне пришлось признаться, что я мертвец. Она упала без чувств, а я поспешил уйти восвояси, ибо в доме просыпались люди. Поехал к развилке на Монмюран, где была назначена встреча с Измаэлем Бутоном, и стал его ждать; прошла неделя, но он не явился, и я пребывал все в таком же положении: днем-нормальный человек, а с наступлением темноты — смердящий труп. Как-то ночью, в ветреную погоду, на перекрестке появился всадник и спросил, не я ли покойный полковник Куленкур де Байе, и, получив утвердительный ответ, сообщил, что Измаэль Бутон задержится на двенадцать лет и один день, потому что в Ливерпуле его схватили как фальшивомонетчика и отправили на королевскую каторгу, к ногам приковали чугунное ядро, на котором выбит крест, из-за чего бежать он не может, а я должен скитаться, пока Измаэль отбывает наказание, и он прислал мне записку, в которой подробно написал, что мне можно делать и чего нельзя во время моих скитаний. И вот путешествую с этой компанией, здесь я вроде бы за казначея: как истрачу луидор, в кошельке сам по себе появляется новый. И я очень рад и доволен тем, что Каталина д’Эрки в положенное время родила мальчика, которого все зовут незаконнорожденным из Шато-Карадё; как ему исполнится двенадцать лет, его возьмут пажом в королевский дворец, а моя тетка записала на него в Дворянской палате мою недвижимость в Байе, потому что в одно прекрасное утро я явился к ней и рассказал всю эту историю. Но вот что значит попасть в куплеты и на картинки: тетка моя все допытывалась, действительно ли я тот самый насильник Куленкур, никак не могла в это поверить, хоть ты ее самое насилуй!