Когда же в дому на славу потрудились плотники и столяры, когда в нём на каждом шагу попадается чудная, диковинная китайская и японская утварь, когда деревья и травы растут не сами собой, а по человечьему умыслу, тогда глазам становится тяжко и больно. И что же — жить здесь всегда? Посмотришь и скажешь: а ведь всё это рассеется вместе с дымом времён, в мгновение ока…
Дом много скажет о его владельце.
Так, Фудзивара Санэсада над коньком крыши своей усадьбы протянул верёвку — чтобы ястребы не садились. Когда стихотворец Сайгё увидел её, сказал: «Ястребов здесь не видно, как-то не по себе делается. Но уж, видать, такой этот Санэсада человек». Так что Сайгё ушёл и, говорят, больше здесь не показывался.
Я вспомнил об этом случае, когда заметил верёвку над крышей храма Косака, где пребывал принц Аянокодзи. Люди объяснили мне: «Вороны садились на крышу и лягушек из пруда таскали. А принцу их жалко стало». Такое объяснение пришлось мне по нраву. Откуда мне знать — может, и у Санэсада были причины по-своему поступить.
Как-то раз, в десятой луне, направлялся я в одну горную деревню и проходил местечко под названием Курусуно. Шёл я по поросшей мхом бесконечной тропе и вдруг увидел одинокую хижину. Тишина. И только слышны капли воды, падающей из бамбуковой трубы, занесённой листвой. На алтаре под открытым небом — хризантемы и красные листья клёнов. А значит, и люди где-то рядом. «Надо же! И здесь тоже живут!» — подумал я в умилении. Тут я приметил в саду большое мандариновое дерево. Его ветви ломились под тяжестью плодов. Но только вокруг дерева высился глухой забор. Это меня протрезвило. Ах, если бы только не этот забор…
Если сыщется человек одного с тобой сердца, как утешительно вести с ним бесконечные беседы и тешить душу разговором — пустячным и важным. Если же такого собеседника не находится — приходится только поддакивать. Тогда уж лучше одному остаться… Ты настроился поговорить по-человечески, ты хочешь, чтобы тебя выслушали, но вдруг твоему собеседнику покажется что-то не так и он скажет со злобой и вызовом: нет, я с тобой не согласен, поскольку на самом деле всё обстоит так-то и так-то. Ты хочешь найти в беседе отдохновение, но если приходится иметь дело с человеком, который на тебя хоть чуть-чуть не похож, лучше говорить о сущих пустяках. И тогда ты думаешь с печалью, насколько далёк этот человек от того, что называют сердечным другом.
Устроиться под светильником, раскрыть достойную книгу, подружиться с людьми прошлых времён, которых ты никогда не видел… Есть ли ещё иная такая услада?
Достойные книги — это «Изборник изящных словес», стихи Бо Цзюйи, речения Лао Цзы, сочинения Чжуан Цзы. Среди давних сочинений учёных людей из нашей страны тоже немало достойных.
Все поименованные Канэёси сочинения и авторы — китайского происхождения. «Изборник изящных словес» («Вэньсюань») — антология древнекитайской поэзии и прозы, составлена в VI веке.
Японские стихи тоже полны очарования. Даже человек подлый, даже лесоруб покажутся достойными внимания, если воспеть их в стихах. Если сказать «на ложе почивающего вепря», то и сам страшный зверь покажется добрее.
В стихах недавних времён можно встретить и удачную строчку, но, в отличие от старых поэтов, здесь по какой-то причине за словами не скрывается очарование. Ки-но Цураюки писал:
Это стихотворение считается в «Изборнике старых и новых японских песен» одним из самых плохих, но сомнительно мне, чтобы кто-то из нынешних поэтов сумел бы сложить так. Среди прежних стихов вообще много таких, где слова и весь строй песни пребывают в согласии. Так что непонятно мне, чем стихотворение Цураюки снискало дурную славу. Вот ведь и в «Повести о принце Гэндзи» это стихотворение приводится в почти неизменном виде.