Михаил Сидоров
Записки на кардиограммах
Предупреждение!
Это не памфлет.
Это не пасквиль.
Не фельетон, не сатира, не прокламация.
Здесь нет жалоб, самолюбований и желания возвышаться.
Это — констатация фактов.
Голых, имевших место.
Так было.
Фактически — зеркало, чуть замутнённое спокойным презрением к мудакам.
Поэтому нефиг!
«Вы знали, куда вы шли!» и «Не нравиться — увольняйтесь!» не катят.
Вняли?
Спасибо.
Рассаживайтесь поудобней…
Эмоции, наблюдения, случайные мысли… Кардиограммы, в силу привычки, кладёшь в нагрудный карман, отчего они всегда под рукой, и после вызова — не всегда, ясное дело, а так, время от времени, — царапнешь на обороте карандашом. Утром перепишешь, сотрёшь каракули с ЭКГ и сдашь, пришпилив её к карте вызова.
Так год. Два. Десять. Двенадцать.
А потом, оказывается, у тебя этого добра — завались!
Начало
«Но ведь это правда, рейсфюрер…»
Замглав по скорой.
Путает ИВЛ с ВВЛом.
Не видит разницы между клинической и биологической смертями.
Лазит в укладки, считает ампулы, сверяет со списком. Найдя заначки, рисует выговоры.
Заслуженный врач РФ.
На скорой не работал ни дня.
Ей-богу, не вру!
Менты пьют. Зверски. А прокуроры ещё круче. Те, кто выживут, станут к старости каяться, раздирая перед людьми рубища…
Впрочем я, скорее всего, наивен.
При просьбе лечь на спину, девять из десяти пациентов поворачиваются спиной вверх.
Вечерний звон. Завал. Прорвало. Весь стол в адресах.
И всем — срочно. Немедленно. Иначе Матвиенко, Райздрав и горячая линия.
Час.
Второй.
Третий.
Диспетчер вдруг стекленеет, блуждая зрачками с телефона на телефон. Те надрываются.
Минуту.
Две.
Две с половиной.
Диспетчер начинает смеяться.
Ему откликаются.
Во время осмотра могут:
— зевать
— рыгать
— пердеть
— ковырять: а) в носу б) в зубах в) в гениталиях
— говорить по телефону (жестом: подождите!)
— смотреть телевизор
— курить
Они дома, хули.
А когда в поликлинике — ну совершенно другие люди!
Отказ от госпитализации.
О возможных последствиях предупреждён. Подпись.
Думаете, всё?
Полагается ездить, проверять состояние.
Себестоимость вызова — две тысячи.
Ну?
Четыре куска.
Шесть.
Восемь.
О-па! Созрел и хочет в больницу. Больницу при этом хочет получше.
Рассказывал коллегам в Европе — о…уевали.
Дословно:
Коммуникабельный журналист: В двух словах — как вам нацпроектовские «Газели»?
Врач с большим стажем: У…бища.
Часто, посреди ночи, прикоснувшись, участливо спросят: «Много вызовов сегодня?»
Хочется взять сочувствующего за лицо и отпихнуть как Высоцкий Садальского.
Любимая фраза высшего руководства: на ваше место — в шляпах!
Одного как-то поправили: на ваше!
Что было…
Многие, в натуре, не знают:
— названий своих лекарств
— собственного диагноза
— профиля отделения, на котором лежали
— номера больницы
При этом говорят «не помню», «не разбираюсь» и «нам сказали».
Полковники невыносимы.
Снисходительное «ты» свысока.
Даже если одёргивать.
Даже когда чехлятся[1].
Холуи трёхзвёздочные.
Пришедший к доктору робок и подобострастен.
Вызвавший — развязен и хамоват.
Это в крови.
Поэтому, лучше сразу, с порога, на них наорать.
Во избежание.
Старательнее всех болеют цыгане. Самозабвенно и артистически.
Разогнали студентов — статистику, стервецы, портят.
Сертификатов-то нет, откуда?
Студенты выходили с семнадцати до восьми.
Воздушного моста так не ждали, с Большой Земли.
В окружении.
Стало привычным:
Комната, пациент, юноша у компьютера.
«В контакте», обычно.
Внимает рассеянно, просьбы выполняет предварительно дочитав.
Увозим — спросит: «с тобой поехать?»
Понять можно.
Три сотни друзей.
Всем же написать надо.
Про болезнь близких.
У них здесь корректировщик. С биноклем. На дереве. Настроился на частоты и слушает. Даёт отзвониться, даёт вернуться. Открыл дверь — даёт отмашку: звони!
Вызов.
Туда же, в соседний дом.
И умело так, гад, маскируется…
Сорок пять лет, юрист, два высших образования. В двадцатисекундной речи двенадцать раз использовала конструкцию «как бы».
Норма десятилетий — бригада на десять тысяч. Районы растут, вызова лежат на задержке.
Выход?
Изящный. Блистательный.
Одна на четырнадцать.
Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел — утром приехал.
А Райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.
А остальные три въ…бывали.
Не курить невозможно.
К нулю раскуриваются даже самые стойкие.
Потому что адреналин.
Нервы.
Оттого и язва у всех.
Голодные же всё время.
Коллега. Спокоен и флегматичен. Тридцать лет стажа, видел всё. Непрошибаем.
Ан нет!
Оскорбили на вызове. Ничего особенного — пьяные люмпены, всё как обычно… Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженного говна и запустил в форточку.
Потом всю ночь пил коньяк.
Один.
Весь пузырь выдул.
Кулибиных меньше, чем долбо…бов.
Последний шедевр — кардиограф. Отечественный.
Перед тем, как печатать, думает пол-минуты.
Вообразите:
Реанимация.
Цейтнот.
Ампулы россыпью.
Кардиограмма ежеминутно.
И всякий раз: «ПОДОЖДИТЕ 40 CЕКУНД».
О…уеть, …лядь!
Отослали обратно — ломается, сука, часто…
Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приёмный — порожек. Поднимаешь передние колёса — ы-ы-ых! — коллега приподнимает задние — ту-дух, ту-дух! — закатили. Порожка нет только в морге Судмедэкспертизы где, по большому счёту, глубоко по херу…
Подъём ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле…