Видела на днях девушку, у неё были чуть надрезанные отвороты на джинсах и поэтому её ноги напоминали два эскимо, которые уже развернули и сейчас начнут откусывать. Она ими шла, а я думала, что они вот-вот начнут таять.
Звонил брат:
— Я вернулся из Греции!
— Как дела?
— Мы спасали русскую девушку от мафии, чуть не погибли! Погни, слежки!
За нами гнались бандиты!
— Поймали?
— Нет, как слышишь…
Иногда так быстро меняешься, будто за ночь поезду сменили паровоз. Башка совершенно чужая, и мысли в ней какого-то нового машиниста. Вышедшего на смену бодрым и с бутербродами.
Не могу смотреть по утрам ничего, кроме музыкальных каналов. Новости и утренние ведущие вгоняют меня в истерику. Ты сонный, в пижаме ещё, тёплый брёдешь к чайнику, и такая кругом нежная оцепененность, а тут эти отвратительно бодрые громкие люди. И ощущение, что они уже полдня отработали, а ты все проспал. Нужна такая передача, где все такие же, как ты утром — сидят в разобранной постели, свесили ноги в мохнатых тапках и, встрёпанные, зевая, с удивлением читают тебе вслух газету.
А детские каракули — это дорогие шубки для мальчиков и девочек?
Дома провели выделенную линию. Теперь ощущение, что раньше ты общался с людьми записками через дупло, а теперь у тебя трибуна, хлопочут от ветра флаги, звенит микрофон, переминается толпа и пора бы начинать.
И девушки до сих пор подставляют друг другу свои щеки, как диспетчеры полосы самолётам. Осторожно и выверенно, хотя помады давно уже устойчивые, как наскальные рисунки древних людей.
Много пишу, устала. Сочинила заголовок. Потом прочла.
Детство. Картинг. Первый автомобиль. По-моему, я написала самую короткую трагедию в истории литературы.
На старом заброшенном кладбище, где над умершими не осталось ни крестов, ни оград, стоит табличка «Христа ради, не ходите по покойникам». Рассказываю об этом Вовке, говорит, что видел кладбище с плакатом «Чистота — залог здоровья».
На кладбище реставрируют церковь, на стенде висят имена ответственных за участки.
Главный — тов. Верушкин.
Утром шла по набережной. По разглаженной воде иглами двигались утки, оставляя за собой неаккуратные складки.
Галстук прохожего взлетает на плечо от резкого порыва ветра. Он снимает его опасливо, как крысу, едва касаясь пальцами, потом поглаживает на груди, как кошку.
В комиссионке одна женщина жаловалась другой:
— У меня пропал чемодан шуб.
— В августе поездом повезём, — отвечала другая.
Кажется, это был «пароль» — «отзыв».
Серёжа принес диск, на котором записана куча многосерийных детских фильмов. Там и «Электроник», и «Гостья из будущего», и «Москва-Кассиопея» и «Неуловимые мстители». Как они там толкаются, наверное, дети эти. Подростки всегда такие раздражительные.
В набитом вагоне две женщины разговаривали:
— Какая это станция? Павелецкая?
— Да, это станция Павелецкая.
— Мне нравится эта станция. Она красивая.
— Да станция Павелецкая очень красивая. Такая же красивая, как Маяковская.
— Эти станции похожи.
А потом кто-то будет убеждать меня, что составители учебников иностранных языков выдумывают мертвые диалоги, доказывать мне, что такими предложениями живые люди не разговаривают.
У меня есть мечта — попасть в Лондон. Друзья обещали меня туда отвезти, когда мне исполнится тридцать лет. Осталось ждать недолго, каких-то полтора года. А сегодня мне привезли сувенир — стеклянный шар, в нем Тауэрский мост, по которому едет красный двухэтажный автобус, а если все это потрясти — падают голубые блестки. Часто думаю, что в автобусе сидят Ватсон с Холмсом и гадают, когда же эта дура перестанет их раскачивать. Когда-когда… через полтора года.
По-моему это тонкое издевательство — делать на стограммовых упаковках орешков «многоразовую застежку», как они это называют. Наверное, так же оскорбились алкоголики, когда увидели первую советскую поллитру с завинчивающейся крышечкой.
Ира рассказывает про детскую игрушку. Говорит, что на кнопках нарисованы разные звери, и при нажатии на них раздается звук, который зверю соответствует. Перечисляет мне:
— Там кричат и корова, и петух, и осел, и кошка, и собака, и жираф…
— Как же кричит жираф? — удивляюсь я.
— Ой, Оленька, совершенно кошмарно, — машет на меня рукой Ира.