В закрытых фондах Службы внешней разведки, в закрытом музее бережно хранятся материалы по ее истории. На мраморных досках славы и почета золотыми буквами навечно высечены имена разведчиков и руководителей разведки, которыми может и должна гордиться наша великая Родина. Среди них - имена нелегалов и разведчиков специального назначения. В ближайшее время, когда будет издана История российской разведки, широкая общественность сможет познакомиться с некоторыми фактами, пока сосредоточенными в секретных учебниках, обзорах иделах-формулярах.
Можно смело утверждать, что разведывательная служба России является преемницей лучших традиций отечественной разведки минувших веков.
ГЛАВА 2. ВМЕСТО АНКЕТЫ
Меня всегда упрекали в том, что из моих записей не посвященный в предысторию мало что может почерпнуть. Да, но ведь мало кто в своих заметках, дневнике обнаруживал следы любопытства других. Скажите, вам понравилась бы в вашем дневнике фраза "Пишите, но думайте о содержании ваших впечатлений жизни. Иногда плохие последствия для автора вытекают из дневника. Т.Кислицын"? Взводный проверил 6 марта 1944 г. записи курсанта и... предупредил. Каких-либо плохих последствий я на себя не навлек, но выводы сделал: писать короче, четче, не давать понимать себя двояко.
Так что же рассказать о себе?
Я родился в 1925 г. в Минске в семье военнослужащего. Если верить архивным данным, мое рождение было отмечено тем, что коллектив служащих "Белбумтреста", где работала мать, преподнес ей поздравительный адрес, а мне "соску советского производства".
В Минске есть большой мост, переброшенный над железнодорожными путями, бегущими в сторону станции Негорелое и далее к Польше и Литве. В детстве, в самом начале 30-х годов, я любил поджидать идущий внизу по рельсам поезд и с тревогой ожидать, когда меня окутает облако дыма и пара, поднимавшееся из паровоза выше моста. Затем я перебегал на другую сторону моста и долго смотрел вслед поезду, пока он не скрывался из виду. Стальная колея звала в дорогу перестуком вагонных колес на стыках. Мать чувствовала: это пробуждение духа странствий, страсти к скитаниям, к непоседливой жизни. Она оказалась права. Жена и сегодня говорит, что из-за меня у нее все время сборы, дороги и опять сборы в дорогу...
Отец мой, Иван Дмитриевич Дроздов, был офицером русской армии. Участвовал в Первой Мировой войне, воевал на Юго-Западном фронте. За храбрость получил Георгиевский крест и удар широким австрийским штыком в грудь. Но остался жив. После 1917 г. служил в Красной Армии. Все годы Гражданской войны провел на фронтах. Там же познакомился с моей матерью. Потом служил на разных должностях в Белоруссии и на Украине. В первые дни Великой Отечественной войны ушел на фронт и был тяжело ранен под Старой Руссой: разрывная пуля вырвала одно легкое. Полтора года он провалялся в госпитале, а затем служил начальником штаба одного из военных училищ и на военной кафедре Казанского Университета. Так что доживали родители свой век в Казани, где когда-то отец начинал свою службу в русской армии.
Мать, Анастасия Кузьминична Дроздова (Панкевич) - дочь садовника помещичьего сада под Лепелем, что в Белоруссии. Вдовец-помещик дал ей возможность закончить гимназию, секретарские курсы и устроил машинисткой на английскую бумажную фабрику в Переяславле-Залесском.
Дед по матери Кузьма Панкевич крепко засел в моей памяти. После революции он служил сторожем на Лепельском кладбище. Его избушка в одну комнату почти вплотную примыкала к кладбищенской роще. Дед был молчалив, по-настоящему стар. Он строгал для меня из тонких жердинок удочки и уводил ловить рыбу в одном из затончиков старой Мариинской системы, построенной еще во времена Петра I и Екатерины II. В период Гражданской войны в Лепеле были поляки. Поляков дед не любил. Он не мог им простить, что польский жолнер тогда уволок у него оловянную мыльницу.
Дед прожил более 90 лет и умер в 1943 или 1944 году. Точно не знаю. В 1975 г. перед отъездом в Нью-Йорк мы с женой во время поездки на машине по местам детства посетили Лепель. С большим трудом, после многочисленных распросов местных жителей нам удалось отыскать старую кладбищенскую сторожку, которая теперь приютила других людей. (Я сфотографировал ее и послал фотографию матери. После долгих изучений она и ее сестры из Витебска и Шклова признали избушку своей.)
О деде там уже почти никто ничего не знал. Только старожилы, которых мы обнаружили в одном доме, припомнили несколько скудных фактов. Во время войны дед ушел в партизанский отряд; зимой 1943 г. заболел и, видимо, покинул отряд. Умер недалеко от своей избушки: его нашли мертвым на какой-то могиле.
Для меня он - как дед Талаш из "Дрыгвы" ("Трясина") Якуба Коласа: простой, добрый, отзывчивый и несгибаемый человек.
* * *
В 1937 г. отца перевели из Минска в Харьков, в одно из военных училищ. Моя жизнь и учеба в украинской школе началась, можно сказать, с первого диктанта на уроке украинского языка, когда я умудрился наляпать на одной странице 39 ошибок. Так я соприкоснулся с "иностранным языком". Пришлось взяться за ум. Помогли книги. Я стал читать по-украински, полюбил этот живой и интересный язык, стал "гакать", что потом долго давало о себе знать. Примерно с 1938 г. начал заниматься в различных кружках Харьковского Дома Красной Армии: в зоологическом (поэтому, наверное, безумно люблю собак и прочую животину), в кружке исследователей Арктики, где познакомился с суровой историей освоения наших северных просторов. Надолго, почти до начала Великой Отечественной войны, осел в детской драматической студии ДКА, которой руководил артист харьковского театра русской драмы Виктор Иванович Хохряков. Из этого кружка-студии вышли интересные люди. Кто? Да вот, хотя бы, известный и многолетний руководитель "Кохинора", что при ДК Союза архитекторов, В.Косаржевский. Мы учились в одной спецшколе, занимались в одном драматическом кружке, закончили одно артиллерийское училище и вместе ушли на фронт. Потом жизнь развела нас в разные стороны.
Первые 12-13 лет жизни рос я дохлым, болезненным мальчишкой. Перенес, кажется, все болезни, разве что кроме "воды в коленке". Донимали меня воспаления легких и всевозможные осложнения. Это переполнило чашу терпения родителей, особенно отца, и они "бросили меня на выживание" в суровые лагерные условия воинской части. Сосновый лес и простая солдатская пища положили конец всем недугам. Мне было 14 лет, когда отец положил передо мной книгу "Артиллерия", сказав, что это моя профессия. Я сразу же углубился в эту книгу и осенью следующего года уже был зачислен в специальную артиллерийскую школу.