— Конечно, дети не должны вести себя так по отношению, к старому человеку, и тем более по отношению к своей бывшей няне. Куда это годится? Чтоб этого больше никогда не было! — закончил отец, но о спрятанных селезнях ни единого слова. Как это понимать? Так этот вопрос и остался неразрешенным. А несколько дней спустя оба злосчастных селезня уже без риска попасть на обед под незаметным присмотром той же Васильевны расхаживали по двору среди прочей домашней птицы.
В октябре, когда дни становились прохладными, а ночи холодными, время от времени мы предпринимали более далекие выезды на охоту. В таких случаях уже с вечера к крыльцу подкатывала большая телега, доверху наполненная душистым сеном. Ранним утром в ней размещали котелки, сумки, ящики с патронами, ружья и прочую охотничью утварь, и мы дня на два отправлялись то на далекие лиманы, то в волжские займища. Частым спутником отца при таких выездах кроме нас, ребят, подростка-кучера Васи и старого Маркизки был сослуживец отца — Николай Иванович Хованский. Из наших знакомых Николай Иванович мне особенно нравился. Коренастый и широкоплечий, с некрасивым, но замечательно симпатичным и добрым лицом, он как-то сразу располагал к себе. Кроме того, Николай Иванович был превосходным стрелком, настоящим любителем-охотником, и это еще больше возвышало его в моих глазах. В молодости он потерял правый глаз, но не бросил охоты, а стал стрелять с левого плеча, прицеливаясь левым глазом, и постепенно достиг в такой стрельбе настоящего искусства. До страсти увлекаясь охотой, больше всего на свете, как выражался Николай Иванович, он любил «трудную стрельбу» по бекасу.
— Мал золотник, да дорог, промахнуться не стыдно и стрелять не жалко — уж очень шустрый «враг». А уж если не спуделяешь, убьешь — сердце радуется. Вот это настоящая охота.
В то же время он с явным пренебрежением отзывался об охоте на уток. И хотя иногда выезжал на утиную охоту, но делал это без обычного азарта, так сказать, за компанию и потому, что в это время «настоящей» дичи, то есть бекасов, было немного.
— Я уж лучше здесь посижу да обед на славу сварю, — бывало, скажет он, оставаясь в лагере. — Не по сердцу мне эта охота. Утята не все еще на крылья поднялись, дураки еще, а их уже выколачивают беспощадно… Разве это охота? Настоящая бойня, только собак портить, — и он с явной недоброжелательностью прислушивался к частой стрельбе, доносившейся с соседних озер. Интересно, что точно такого же взгляда всегда придерживался мой отец. Это, видимо, имело большое значение в их дружбе и в частых совместных выездах на охоту.
Пасмурное утро. Дорогой, убегающей вдаль до самого мглистого горизонта, мы едем на телеге безотрадной осенней степью. Свистит, порой завывает ветер, под его порывами бьются уцелевшие сухие стебли трав, перегоняя друг друга, катятся и скачут по степи круглые серые перекати-поле. Неуютно, тоскливо кругом. Однако наше настроение совсем не соответствует окружающей картине непогожего осеннего утра. Часа два быстрой езды по укатанной степной дороге, и мы будем у цели — в овражистой местности неподалеку от Волги, где можно пострелять вволю по куропаткам и зайцам. И каждый из нас с нетерпением ждет, когда же кончится долгий, однообразный переезд по унылой степи. От нечего делать смотрю по сторонам, слежу, как позади все дальше уползают и постепенно тонут пирамидальные тополя Ахтубы, как далеко вперед убегает дорога, туда, где открываются все новые и новые горизонты.
— А ну-ка, Вася, останови лошадь, — положив на плечо кучера руку, говорит отец. Телега замедляет ход, сворачивает на целину и останавливается рядом с дорогой. — Не пора ли? — спрашивает меня отец. — Деревень близко нет, и вон там овраг большой начинается, густые заросли.
Мне с полуслова понятно, о чем идет речь. Среди наваленного на телегу сена я нащупываю прикрытую одеялом корзину и извлекаю из нее за уши большого серого зайца. Он дрыгает в воздухе задними ногами, дико смотрят в стороны его глаза. Я опускаю зайца на землю и, слегка придерживая за уши, глажу по спине. Испуганный светом и необычной обстановкой, мой зайчонок — выкормыш, ставший совсем взрослым и здоровенным зайцем, неподвижно лежит среди жесткой полыни; беспокойный ветер раздувает мягкую серую шерсть. Сойдя с телеги, ко мне приближаются и остальные спутники. Только старый Маркизка, приподняв свою большую заспанную голову, продолжает оставаться в телеге.
— Раз… два… — подняв над головой кнут, медленно командует Вася. — Три! — наконец резко выкрикивает он, с силой ударяя кнутом по сухой полыни; от нее взвивается облачко пыли. Одновременно я отпускаю длинные заячьи уши, толкаю его сзади и когда зверь срывается с места, хлопаю что есть силы в ладоши, моему примеру следуют другие. Засунув посиневшие от холода пальцы в рот, резко свистит Вася.
— Держи его, ату, держи! — зычно кричит и хохочет Хованский.
Ничего не понимая спросонок, среди нас мечется, визжит и лает одуревший Маркизка. А перепуганный русак, заложив на спину длинные уши, во всю прыть несется по степи, унося в своем робком заячьем сердце страх и недоверие к человеку.
Вот и выпустили на свободу бывшего моего питомца, напугали его на прощание, чтобы не доверял людям, и, вновь разместившись в телеге, поехали дальше, и куда же? — на охоту за зайцами. Ну, разве не смешно это, не чудаки разве охотники? И я не вольно всматриваюсь в загорелое и обветренное лицо Хованского, любуясь им. Какая-то необыкновенная светлая улыбка озаряет некрасивые черты, делая его таким милым и привлекательным.
«Нет, — невольно думаю я, — и Хованский, и отец, безусловно, добрые, отзывчивые люди. Они всем сердцем любят родную природу, животных, но что тут поделаешь, если оба они охотники?»
Много лет спустя мне стало, наконец, ясно, что охота не пустая забава. Она воспитывает превосходного стрелка, выносливого и сообразительного бойца и наблюдательного натуралиста, умеющего хозяйским глазом смотреть на родную природу. Это не только увлекательный, но и полезный вид спорта.
— Я бываю рад, когда в мою часть попадают охотники, сказал мне однажды знакомый полковник: из них выходят отличные разведчики, их редко настигает вражеская пуля.
В один весенний день в моей жизни одновременно произошли два события. За утренним чаем отец как бы вскользь сообща о своем назначении в Иркутск.
— Итак, поедем на вашу суровую родину, — обратился к нам, ребятам, — увидим прозрачную Ангару, кедры, тайгу, холодный Байкал.
Надо сказать, что из рассказов отца и матери в то время я уже имел представление о суровой красоте сибирской природы знал, что крупные и яркие цветы Сибири совсем не пахнут, что здесь много всевозможной дичи, что сибирские охотники при стрельбе из пулевого оружия почти не делают промаха, я представлял себе, как веками суровая природа Сибири воспитывала молчаливого, предприимчивого и сильного человека; он перестал бояться ее, проникал все глубже в тайгу, использовал ее богатства. Разве это не интересно, не замечательно? И когда я так думал, меня иной раз начинали тянуть неведомые просторы далекой родины. Я мечтал попасть в Сибирь, познакомиться с ней ближе. Однако сообщение отца во время завтрака поразило меня. Как я расстанусь с нашим садом? Ведь в нем протекла большая часть жизни, к нему я был так привязан. Мечтая увидеть родину, я никогда не думал о том, что переезд в Сибирь надолго, если не навсегда, оторвет меня от южной природы. А сад в это утро был чудный, необыкновенный. Цвела белая акация, наполняя неподвижный воздух пряным запахом, сквозь ветви сирени с балкона виднелось синее небо, пели скворцы, перекликались иволги. Неужели придется навсегда расстаться с этой чарующей красотой юга?
Второе событие по сравнению с решением семьи переехать в Сибирь было ничтожно и все-таки в наших ребячьих глазах казалось большим событием. После долгих ожиданий Николай Иванович Хованский получил, наконец, давно выписанное им ружье. Медленно в то время шли посылки. Это ружье было мелкокалиберной винтовкой бокового огня фирмы «Буфало Лебель». Николай Иванович ждал ружье с таким нетерпением и так часто рассказывал о его преимуществах, сравнивая с прочими моделями, что это нетерпение передалось и нам. Поэтому неудивительно, что в тот памятный день, узнав о полученной посылке, мы с трудом дождались четырех часов, когда Хованский возвращался со службы, и, не теряя ни минуты, отправились посмотреть новинку.