Отклонение кандидатур таких крупных ученых, как Н. М. Книпович и Л. С. Берг, вызвало широкий общественный отклик. Уже во время следующих выборов в Академию наук СССР (1929) Книповича избрали почетным академиком и назначили председателем Северного филиала Академии. Лев Семенович Берг тоже стал академиком, правда, по географическому, а не по зоологическому отделению (помешал его антидарвинизм).
Наблюдая Николая Михайловича на протяжении длительного времени, я невольно обратил внимание на любопытный факт. До своего избрания в почетные академики (в 1927 г. он стал членом-корреспондентом) Книпович по сути дела оставался в тени, несмотря на огромные заслуги в науке, в рыбной промышленности и старые активные связи с партией. До революции вместе с сестрой Лидией Михайловной (членом ЦК ВКП(б)) Николай Михайлович принимал участие в подпольной работе, выполнял поручения Владимира Ильича Ленина, передавал по назначению письма и нелегальные издания, предоставлял большевикам свою квартиру. Владимир Ильич и Надежда Константиновна встречались с Книповичами как близкие знакомые. В. И. Ленин высоко ценил научный опыт Н. М. Книповича и принимал участие в организации Азово-Черноморской экспедиции. Незадолго перед смертью В. И. Ленин написал специальную записку о Н. М. Книповиче, в которой охарактеризовал его как человека, консультациями которого следует всегда пользоваться.
Итак, нужно было решать, переезжать ли в Севастополь. Представлялись новые возможности для работы, да и само предложение льстило нам, сугубым провинциалам, не прошедшим официальной школы в морской гидробиологии. Мы решили, что Новороссийская станция уже крепко стоит на ногах, подготовлена надежная смена, установлены достаточно широкие связи с научными учреждениями.
В Севастополе наши исследования имели перспективу дальнейшего развития и в теоретическом и в практическом отношениях. Мы не сомневались, что коллектив Севастопольской станции предоставит благоприятные возможности для нашего научного роста — ведь решили же севастопольцы пригласить к себе бывших «кустарей-одиночек» из довольно глухого в научном отношении уголка. Тем самым они как бы одобрили и деятельность Новороссийской станции, которую мы не только создали, но и которая создала нас, выпестовав на почве самостоятельных поисков, определявших особенности деятельности станции. Правда, мы несколько недоумевали, почему севастопольцы не выдвинули кандидата на заведование станцией из своей среды, а остановили свой выбор на мне.
По требованию Главнауки я после переезда в Севастополь в течение двух лет регулярно каждые три-четыре месяца приезжал в Новороссийск. Оставаясь там на несколько дней, я давал всевозможные консультации сотрудникам станции, оказывал помощь в научном руководстве их работами. Тем временем станция приступила к выполнению морских санитарно-биологических исследований и специального задания по детальному описанию ряда портовых районов Кавказского побережья, в том числе и Новороссийской бухты.
1930—1934 гг.
Почти десять лет я и Нина Васильевна работали в Новороссийске. Но за это время каждый из нас только по одному разу посетил Севастополь. Естественно за короткий срок мы не могли наладить близкие контакты с тамошними биологами. Большую роль в этом сыграло и некоторое различие в характере научной деятельности этих двух исследовательских учреждений. Деятельность Севастопольской станции имела, если можно так сказать, пелагический уклон, а Новороссийской — неритический. Очевидно, на отсутствии тесных связей сказывалось и соперничество между экспедициями Ю. М. Шокальского и Н. М. Книповича. Первая, как известно, была тесно связана с Севастопольской биологической станцией, вторая — с Новороссийской. Так или иначе, но в конце концов вопрос о нашем переходе был улажен. По постановлению Президиума Академии наук СССР мне присвоили звание старшего зоолога, Нине Васильевне — старшего ботаника, а должность заведующего станцией была переименована в заместителя директора.