— Поезжай, тебе надо дней на десять забыть о существовании фосфатов кальция. Нет их в природе. Лучше не вылезай с танцплощадки и думай о девицах, а по утрам плавай в свое удовольствие в Оредеже. Приедешь и все сделаешь.
На мои попытки возразить шеф жестко, но вполне определенно, с использованием ненормативной лексики, которой он, бывший детдомовец, был большой любитель, послал меня сначала по известному в России адресу, а затем в поселок Сиверское под Ленинградом.
В сложившихся обстоятельствах шеф поступил не только по-человечески, но и рационально: я выглядел как загнанная лошадь, а уставший человек вряд ли способен придумать что-то дельное. К величайшему сожалению, в дальнейшем, с повышением научного статуса, человеческое отношение к сотрудникам у моего шефа стало проявляться все реже.
Помню, как в начале 1980 года, перед пуском процесса переработки отходов на КЗСК, Баталин пытался отозвать меня из отпуска, хотя конкретная дата еще была неизвестна. Я не в обиде на шефа, как не был и тогда, — он сильно нервничал перед ответственным внедрением. Однако необходимости прерывать мой отпуск не было никакой. Просто в семьдесят втором он думал как о моем состоянии, так и о производственной необходимости, а в восьмидесятом его мысли были заняты только работой.
Я часто размышляю о том, почему человек, взойдя по карьерной лестнице, в девяноста пяти процентах случаев забывает, что его подчиненные так же дороги своим родителям, как дети начальника — своему отцу; что сотрудники состоят из тех же костей, тканей и нервов, что и руководитель. У меня нет вразумительного ответа на этот вопрос. Поэтому я призываю руководителей видеть в своих подчиненных не только сотрудников, но и людей, которым иногда требуется и помощь, и поддержка. При этом не надо рассчитывать на какую-то особенную благодарность за это.
Прошло два-три дня. Лежа на пляже у речки Оредеж с моим университетским другом, тоже сотрудником ВНИИНефтехима, в компании двух очаровательных ундин, я лениво думал: почему питейно-закусочные забегаловки поблизости от домов отдыха и санаториев почти всегда называются «Ветерок», «Уголек», «Солнышко»?
Девушки приглашали нас к себе на ужин, и мы оживленно обсуждали, хватит ли имеющихся трех бутылок портвейна для намеченного вечера сиверского танго или надо сбегать на вокзал и подкупить горючего. Как вдруг…
Помните старый двухсерийный фильм «Два капитана» по роману Вениамина Каверина? Главный герой, Саня Григорьев, загорает на берегу реки, и к нему подъезжает мотоциклист с известием о начале войны. И на воде якобы появляются горящие цифры «1941». В моем случае на воде появилась химическая реакция, которую я недавно увидел в одной статье. Глядя на эту реакцию, можно было мгновенно сообразить, почему появляется непрочный катализатор, а главное — стало абсолютно ясно, как сделать катализатор прочным. Это было так просто, даже элементарно, что я захохотал. Весь послеобеденный пляж с недоумением уставился на громко смеющегося мужика, но мне было на это плевать.
Я понял: надо срочно ехать в Ленинград, чтобы проверить идею на практике. Впрочем, в успехе я не сомневался.
— Ребята, — обратился я к другу и девушкам, — извините меня, но мне срочно нужно в Ленинград. — И добавил: — По работе.
— Ты что, озверел?! — хором спросили все трое.
Но я их уже не слышал, хотя прекрасно понимал, что испортил им запланированный вечер танго под прекрасный портвейн по три рубля двадцать копеек. Однако мне было все равно. Тогда я опьянел без алкоголя — от предчувствия успеха, которое вызывает в каждой клеточке тела дрожь, гораздо более сильную, чем самое лучшее вино. Под громкие обвинения в эгоизме я двинулся к станции.
Если говорить откровенно, мне, конечно, не очень хотелось ехать — уж больно многообещающими были взгляды ундин. Но я был приверженцем сформулированного мной правила Полякова. Вот что это было за правило. На окончание университета кто-то из друзей подарил мне прекрасную книгу братьев Вайнеров «Визит к Минотавру», где рассказывалось о похищении бесценной скрипки Страдивари у известного советского скрипача Полякова. По всей вероятности, прототипом Полякова стал легендарный Давид Ойстрах. У Полякова был товарищ, вместе с которым они учились скрипичному мастерству и рука об руку шли наверх к вершинам славы, — Иконников. Как-то раз они выступали на престижном международном конкурсе. Друзья исполнили сложные произведения так хорошо, что жюри не смогло определить победителя и присудило им совместно первое и второе место. После окончания конкурса, как это водится, был роскошный банкет, который Поляков спешно покинул. Когда Иконников в полтретьего ночи возвращался к себе в номер, он услышал звуки музыки. Они доносились из номера Полякова. Услышав музыку, Иконников понял, что его друг и соперник раз за разом играет ту небольшую часть концерта, которая ему не удалась. Поляков прекрасно понимал, что шероховатость в его исполнении мог услышать только Иконников благодаря своему огромному таланту. Для зала и жюри, для всех, кроме двоих скрипачей, это было безукоризненно исполненное произведение. И Иконникову стало страшно. Он понял, что никогда не превзойдет своего друга, что ему никогда не хватит сил отказаться от присутствия в местах, где воздают заслуженную хвалу, и глубокой ночью раз за разом играть неудавшийся фрагмент концерта. В ту ночь Иконников увидел свое будущее, которое оказалось для него очень трагичным.