Наверное, сильнее, чем нищета, научных работников мучила ситуация, когда существовавшие всю жизнь устои перевернулись с ног на голову. Например, то, что раньше называлось спекуляцией, за которую светила уголовная статья, стало называться заморским словом «бизнес». Бизнесменами, особенно в начале перестройки, стали люди, которых в советское время в ходе рейдов ДНД (добровольной народной дружины) мы отлавливали за нарушение правил торговли и отводили в милицию. Теперь же эти люди в большинстве своем стали не только самыми обеспеченными, но и уважаемыми членами общества.
А доценты с кандидатами — гордость советской науки бедствовали, так как, по большей части, были людьми в возрасте, овладевать другим ремеслом не могли и не хотели. Ученые мало что умели делать в жизни, кроме выполнения своей непосредственной работы — производства научно-технической продукции, которая, словно по мановению волшебной палочки, стала никому не нужна. Если продукция никому не нужна, значит, ее никто и не покупает. Поэтому шестого и двадцать первого числа каждого месяца перестали выдавать зарплату и аванс. В общем, грустная получилась картина.
Государство всю жизнь опекало научных работников, создавая им условия для относительно безбедного существования, и вдруг опекун исчез. Это стало трагедией для большей части сотрудников, особенно пожилого возраста.
Профессор Марк Семёнович Немцов — лауреат Ленинской премии, разработавший и внедривший четыре крупнотоннажных промышленных процесса, — просидел около пяти лет в так называемых шарашках. Он рассказывал, что даже там заключенных технарей кормили досыта, хотя и без изысков. При этом меню заключенного жестко соответствовало месту, занимаемому им в служебной иерархии. Так, профессора вечером к ужину получали кусочек масла, а академики — тот же кусочек масла и стакан сметаны. Марк Семёнович по характеру был боец. Поэтому, столкнувшись с такой несправедливостью, отправился к тюремному начальству, и ему удалось добиться сметаны на ужин и для профессоров.
В начале девяностых все было по-другому — ни пайка, ни возможности трудиться. Правда, я хочу сразу же оговориться: из сорока пяти существовавших в нашем институте лабораторий до девяносто первого года дожило всего шесть. Произошло это потому, что в середине семидесятых из-за проводившейся тогда политики партии и правительства молодые и перспективные выпускники вузов не пришли в научно-исследовательские институты. Сохранившиеся шесть лабораторий возглавляли сотрудники в возрасте от сорока до пятидесяти лет, то есть ученые, поступившие на работу в институт в конце шестидесятых или в семидесятых. Их способности, энергия, воля к жизни позволили сохранить лаборатории в безумно трудные девяностые годы. Если бы таких людей было больше, институт сохранился бы. Конечно, это мое субъективное мнение, Иван Иванович, но я в нем уверен.
Как я уже говорил, ВНИИНефтехим был основан в 1929 году академиком Владимиром Николаевичем Ипатьевым — ученым с мировым именем. При советской власти институт гордо назывался головным. В начале девяностых гордость и «головитость» испарились одновременно с прекращением государственного финансирования науки.
Потихоньку сотрудники некогда прославленного института стали расходиться, а потом и разбегаться кто куда. Самые энергичные и способные пытались организовать собственный бизнес, базируясь на научных знаниях и производственном опыте, который приобрели в институте. Как правило, свои предприятия организовывали либо заведующие лабораториями, либо ведущие научные сотрудники. При этом они забирали с собой наиболее работоспособную часть коллектива, что еще больше ослабляло институт. Ну а дальше, как вы знаете, Иван Иванович, пришли злодеи — рейдеры, и остатков агонизирующего института не стало.
Что мы имеем сегодня? Молодежь после учебных заведений охотно идет в науку, конечно, при условии мало-мальски достойной зарплаты. Но из вуза выходит не подготовленный специалист, а, извините за грубость, полуфабрикат. Его надо учить. По моему опыту, в семидесятых и восьмидесятых годах прошлого века на «доработку» молодого специалиста уходило где-то от пяти до десяти лет. Но тогда были учителя — сформировавшиеся ученые, люди, достигшие сорока — пятидесяти пяти лет, становой хребет науки, как я их называю. В наше время ученых этого возраста мало, так как они должны были прийти в науку в девяностых, когда институты рушились. Процесс передачи знаний от одного поколения к другому оказался нарушен.