— Опять эти «левые», — не удержался я и сморщился.
— Поясни? — заинтересованно повернулся ко мне старик.
— Ну, шуя и десница, левая и правая руки. Шуйские — те, кто стояли ошуй, по левую руку. Про них в истории Руси и российской столько дряни — лопатой не отгрести. Даже жалею, что ни про одного Десницына ничего не известно. Как будто и не было их. Или и вправду не было? — я посмотрел на хозяина.
— Были, Дима, были, — медленно проговорил он. Нажал что-то на той интерактивной панели, что висела перед ним, встал и переставил свой стул ближе ко мне. Что там было с той стороны картинки, куда он нажимал — я не видел, панель была с моей стороны матовая и с ожидаемым двухцветным кругом посередине.
Дверь открылась бесшумно. Заехал сервировочный столик и вслед за ним — мужчина средних лет. Невысокий, с пузиком, даже, кажется. Но походка, взгляд, и что-то еще, неуловимое, но явно ощутимое, говорили — опасность! Я непроизвольно чуть отодвинул стул от столешницы, повернув его в сторону двери. На появившемся столике лежала большая белая льняная салфетка, из-под которой пахло свежим теплым ржаным хлебом, чесноком и чем-то мясным. А посередине она была приподнята пирамидой, словно скрывала собой бутылку или графин.
— Дима, знакомься: мой помощник Федор. Очень ответственный и профессиональный, эрудит и умница, — представил вошедшего хозяин. Мы пожали руки под краткое «Дима — Федор». Голос у помощника был глуховатый, но не по росту басовитый. Ладонь жесткая, причем как-то непривычно, будто мозоли были не только там, где у всех, но и на пальцах: подушечках и кончиках. Опасное такое расположение, тревожное. На умницу, эрудита, гитариста или скрипача Федя похож не был. На убийцу — пожалуйста. На непривычно трезвого патологоанатома — вполне. Больше всего, почему-то — на Мистера Белого из «Бешеных псов», только чуть пухлее, как тот, наверное, выглядел бы, переживи он лихие девяностые.
Он убрал салфетку ловким незаметным движением фокусника или ниндзя, и на столике появились графин в ведерке со льдом, пара лафитничков, один в один как у меня дома, нарезанная буженинка, блюдо с соленьями и глубокая блестящая посудина, похожая на салатницу, наполненная маленькими греночками, в середине каждой из которых высилось что-то беловато-кремовое, исходящее паром. «Когда-то их великолепно приготовляли в „Славянском базаре“» — мгновенно влез облизнувшийся внутренний реалист.
— Помнится, в нашу первую встречу ты пил джин. Я же предлагаю отдать должное бессмертному меню профессора Преображенского, — старик смотрел на столик, и, как бы ни противоречиво это выглядело в связи с его образом, натурально исходил слюной.
— С радостью, Михаил Иванович, с огромной радостью! — мой энтузиазм был также неподдельным.
— Только ракового супу не будет — не люблю. И холодными закусками, вопреки заветам Филиппа Филипповича, мы пренебрегать не будем. Ты к квашеной капустке как? — в нем, казалось, плескались через край торжественное предвкушение и необъятное благодушие.
— Со всей пролетарской любовью, а ежели еще и с яблочным соком — берегите ее от меня, могу сожрать, — его вожделение и слюноотделение оказались явно заразными.
— Вот, Федор! Вот оно, правильное воспитание и уважение к корням! Это тебе не глистоводни новомодные, которых хлебом не корми, дай сашими из голубого да желтого тунца сырого пожрать, тьфу! — судя по яростному лицу, кухню бедных желтых островитян Второв не приветствовал.
— Кому что, — ровно произнес помощник с непередаваемой интонацией дворника Тихона из «Двенадцати стульев».
Далее все происходило в точности как у Михаила Афанасьевича в оригинале и у Владимира Владимировича Бортко в киноверсии. И я старался изо всех сил быть Борменталем, а не Шариком, хотя от вкуса румяных ржаных хлебцев с мозговой начинкой не колотить по полу хвостом мешало только его отсутствие. Водка на черносмородиновых почках была тоже не по сценарию, но прелести ее это ничуть не умаляло.
За едой о деле не говорили. Лишь когда Федор выкатил за дверь столик, с которого я успел-таки напоследок ухватить еще горсть потрясающе вкусной капустки, стыдливо вытерев потом руку собственным носовым платком, Второв, сделав вид, что не заметил этого пассажа, жестом запустил проектор на противоположной стене. Помощник зашел бесшумно, как тень, и замер у стены.
— Смотри, Дима. По предположениям моих архивных копателей, по чисто теоретическим выкладкам, в одной из штолен Старицких каменоломен до сих пор лежат те самые пять сундучков. Возможно, больше. Возможно — ни одного. Тут как повезет. На борту с нами находятся почти все наипервейшие столичные ценители древностей. Еще один присоединится на месте, — начал Михаил Иванович.