Вот брат в драке получает нож в печень, медленно складывается и падает набок, а противники забивают его ногами. А вижу все в мельчайших деталях. Как на кусочке кожи болтается ухо, оторванное ударом ботинка вскользь. Как сквозь разорванную щеку торчит осколок зуба. Как мутнеют зрачки, и глаза расползаются: правый закатывается наверх, левый — как-то диагонально вниз.
Другой шестигранник показывает экран с кадрами компьютерной томографии. Я вижу опухоль, вижу очаги метастаз, их не сосчитать. Вижу в углу профиль обследования, возраст, имя и фамилию пациента - «Волкова».
Рядом девочка выбегает за мячом на дорогу. Удар, потом свист и шипение шин по асфальту. Крики. Мяч замер на решетке ливневой канализации у серого обшарпанного бордюра. Я знаю этот мяч. Я сам его покупал.
- Тебя нет. Тебя нет, Дима. Значит, того, что ты видишь, тоже нет, - слышу я голос того, кого привык считать внутренним реалистом. И меня тут же взрывает такая злоба, которую невозможно остановить внутри. Хотя здесь же нет понятий «внутри» и «снаружи», есть только «везде». И я выпускаю багровую лютую ярость в это «везде».
Голоса воют и визжат на всех языках, во всех тональностях и регистрах. Шестигранники, эти линзы или экраны, из которых состоит все пространство вокруг, разлетаются на куски, оплывают тягучими каплями, осыпаются серо-красной золой. Очень скоро я снова остаюсь один над небом и далекими звездами. А потом открываю глаза у остывшего кострища под серо-зеленой скалой.
- Кто ты такой, Дима? - шаман снова говорит, не разжимая губ. Он откинул капюшон кухлянки, под которым оказалась обычная голова старика: смуглая морщинистая кожа, глубокие морщины, редкие совершенно белые волосы, слипшиеся от пота. Я молчал, глядя на него. Правый глаз старика был закрыт бельмом. Левый напоминал волчий, только вместо яркого желтого золота цветом был темно-оранжевый. У живых таких глаз быть не могло.
- Почему не отвечаешь? Почему не боишься смерти? - он говорил ровно, но я чувствовал напряжение и волнение.
- У нас говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать, - наконец ответил я. Голос звучал необычно, как-то одновременно и глухо, и звеняще. Как-будто где-то глубоко под землей в толще земной коры от напряжения со звоном лопались гранитные плиты.
- Смерть может быть очень долгой. Умирать можно по-разному. Очень плохо можно умирать, - голос старика снова стал наполняться угрожающим шипением. А я внезапно вспомнил какую-то статью на одном из якутских порталов, которая попалась мне на глаза за неделю до вылета.
- А можно и после смерти покоя не знать. Запугаешь потомков, отвадишь соседей, упадет твой арангас на землю, и некому упокоить тебя. Сидишь себе в лесу, с мишкой играешь. Не надоело? - шанс зацепить деда был, хотя и небольшой. В статье было сказано, что через триста лет после первых похорон шамана, его останки все-таки предавались земле. Сперва же тело помещали в арангас — гроб на деревьях. Выдалбливали колоду, внутрь укладывали мертвого, крепко заколачивали и закрепляли на двух или четырех растущих рядом лиственницах, обрубленных на высоте нескольких метров. Деревьям подсекали корни и снимали сверху весь мох, чтобы мертвый столб быстрее засох и стал тверже камня. Отсюда, говорят, и наши «избушки на курьих ножках» пошли — корявые, торчащие из-под земли высохшие коренья и вправду напоминали лапы чудищ.
Оранжевый глаз шамана раскрылся почти до круглого состояния, брови взлетели наверх, собрав и без того морщинистый лоб в гармошку. На черной, покрытой сажей, нижней половине лица появилась щель, в которой были видны еще крепкие зубы. Так, видимо, клюнуло.
- Что ты можешь знать о посмертии, чужак?! - даже не выкрикнул, а хрипло взвизгнул он. - Я заберу твою душу! Я надену твое тело и вернусь в мир живых! - деда явно понесло.
- Мог бы забрать — забрал бы. Тело мое тебе не взять без души, а душу ты и на дальних небесах удержать не смог. Убить — это да, это сможешь. Я еще полежу пару дней тут на камнях — и улетит моя душа к моим Богам. А ты опять останешься тут один, еще лет на триста. - невозмутимость давалась с ощутимым трудом, но откуда-то взялась твердая уверенность в том, что я все делаю правильно. Если пытаться переспорить жреца — то только в таком состоянии. Когда терять нечего, и в своих словах уверен полностью. Как там говорил специалист по фатальному изумлению превосходящих сил противника, Суворов Александр Васильевич, дорогой? «Удивил — значит, победил!». Шаман еще раз открыл рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, передумал, и закрыл.