Я открыл глаза. Очаг давно прогорел, и, судя по звукам, снаружи начиналось новое утро. Слова старого Откурая запомнились твердо. Интересно, что решил подарить мне дух старого шамана, умершего почти четыре сотни лет назад? Алмазное месторождение? Кладбище мамонтов? Обломки космического корабля, которому поклонялись его предки тысячелетиями?
***
буор балаҕан (якут.) - летняя юрта, обмазанная снаружи белой глиной.
Глава 21. Золотой самолет. Пещера Откурая.
Я шел вдоль безымянного ручья, который тек вниз по безымянной горе из безымянного озера, и напевал себе под нос на мотив Потерянного рая: «Откурая до края память в огне сгорает, и в нем исчезают все надежды и мечты». В моем случае все было наоборот. Надежд и мечт старый шаман вчера надарил с лихвой.
Что он имел в виду под «эту землю»? И отдельно — под «отдадут»? В его годы, может, достаточно было показать грамотку или вещицу какую-нибудь — и все, владей на здоровье. Хотя и тогда уже были ревизские сказки и прочие описи-протоколы, наверное. Но в любом случае, сейчас подтвердить право на землю сложнее, чем четыреста лет назад.
И что могло ждать на красной скале? Незаметно для себя я начал напевать «Икара»: «Кто дал ему крылья? Кто ждал на скале?». С «кто дал» - вопросов нет, а вот кто ждет — загадка. В прошлый раз, вон, медведь пришел — не знаю теперь, куда мясо девать. Что дальше? Криптиды-гоминиды? Да легко. Месяца не прошло с той памятной эсэмэски, а я практически перестал чему-либо удивляться. Охреневаю только, с завидной регулярностью.
Вот, кстати, еще один отличный повод. После очередной петли ручья, из-за густых зарослей можжевельника я вышел прямо в спину медведю! Нож на поясе и палка-посох в руке — а в трех шагах впереди точно такая же замшелая горбатая спина, как у того, которого моему серому соседу точно хватит до зимы. В гробу я видал такие «Встречи в тайге» и «Записки натуралиста». Сам не заметил, как нож оказался в правой руке. Зато успел назвать себя кретином за то, что фальшфейер я снова забыл. Зверь сидел не шевелясь, как каменный. Стоп. Он и был каменным! Дед же предупреждал, что возле медведь-камня повернуть на полночь, то есть на север. Ладно, тем более в ту сторону вон еще какой-то ручеек течет. Ну, то есть он по местным меркам ручеек, если с километровой Индигиркой и трехсотметровой возле устья Уяндиной сравнивать. Вдоль него я прошел километра два, наверное. Никак не пойму, как тут расстояния меряют, кроме как по визуальным ориентирам и времени, типа «полчаса на север от старой березы». И тут чуть правее показалась очередная скала в тянущемся горном хребте, том самом, с которого я спускался вдоль ручья. И эта скала была красноватого оттенка. На фоне общего зелено-серо-голубого океана смотрелось очень приметно. На высоте этажа примерно четвертого что-то поблескивало. Что именно — знал, наверное, только шаман да сама красная скала. «Тут кроется какая-то та-а-айна!» - протянул внутренний реалист тонким голосом Буратино из старого мультика. Вот уж от него-то точно не ожидал такого. И я прибавил шагу.
Здесь не было удобных карнизов или «балконов», но был приятный уклон и хватало трещин и выступов, за которые было удобно хвататься. Полз я не торопясь, падать не хотелось совершенно. Даже насвистывать «Песню о друге» Высоцкого начал. Пока не добрался до площадки, на которой лежали мятые и рваные куски алюминия. Или какого-то другого светлого металла, но на ум пришел только этот. Свист оборвался на вдохе, потому что втянув побольше воздуха я стал карабкаться вверх с опасной скоростью. «Что бы тут не лежало — оно еще полежит сколько угодно, а ты летать умеешь только вниз, так что не спеши!» - надрывался внутренний реалист, но слушать его было некому — меня охватил азарт. А тут и вправду крылась тайна, да еще какая.
Подтянувшись на очередную площадку, которая была здесь довольно приличных размеров, я едва не сорвался тут же обратно. Потому что перед глазами стоял самолет. Ну, это совершенно точно было когда-то самолетом. Рядом со мной как раз находилась хвостовая часть. Середина корпуса тянулась вперед к скале. А кабины не было. На ее месте была неприятного вида рваная гармошка из сплющенного и перекореженного металла. Я стал медленно огибать корпус слева. Краски почти нигде не осталось, но на вертикальной поверхности хвоста (киль, вроде, это называется) можно было разглядеть буквы: «Douglas A-20G».
«Удивиться». «Поразиться». «Ух ты», в конце концов — да мало ли как еще можно выразить крайнюю степень изумления? Но внутренние реалист и скептик хором громко призвали фалломорфировать. Подолгу вытягивая каждую из трех гласных в этом слове.