Когда я замолчал, оказалось, что тишина может быть еще мертвее. Или это просто та пила заглохла? Кроме еле слышного плеска волн и глухого стука бортов пришвартованных вдоль берега лодок — ничего. И тут прошла волна шелеста. Это все саха на берегу повалились на землю и протянули руки в мою сторону. Даже несколько русских улеглось. Бойцы «Незабываемых путешествий» стояли без оружия: автоматы пропали, как и появились — мгновенно. Я оглянулся. Команда нашей лодки стояла позади и смотрела на меня с непередаваемыми выражениями лиц. Начальник полиции сочетал крайнюю степень недоумения с профессиональным подозрением и некоторой опаской. Самвел разинул рот, вскинул брови и замер так. У Головина на едва вернувшем нормальный цвет лице расцветали одновременно сильный интерес, вселенская скорбь и острое предчувствие головняка в особо крупных размерах.
Тут из лежащей толпы поднялась с трудом старая большуха. Рядом подхватился охотник Степан, поддержал за локоть. Она что-то шепнула ему — и оба пошли ко мне. Остановившись в шаге, отпустила руку Степана и начала тихо, но твердо говорить. Я беспомощно обернулся на Валю, он потряс головой, переключаясь, и начал переводить, глядя по-прежнему на меня, а не на старуху, и с тем же сложным выражением на лице:
- Белый шаман проклял тебя Старыми словами, от которых нет помощи и защиты. Ты жив и здоров, сын Волка, а он упал и не встает. Ты ответил ему Злым словом, которого в наших местах очень давно не слышали. Его знали только старые Великие Шаманы, ушедшие на Верхние Небеса. Я верю, что ты говорил с предком и проводил его. Я благодарю тебя, сын Волка. Я и весь мой род всегда помогут тебе. Дом каждого из нас — твой дом. Наша земля — твоя земля. - и она медленно, с видимым трудом склонилась передо мной.
Я шагнул к ней, придержав за плечи, и проговорил медленно, слушая, успевает ли переводить Смирнов:
- Я сказал, что обещал вашему предку не причинять вам вреда, не делать плохого. Откурай не просил этого, ему было достаточно того, что он сам вас простил. За Кузнецовых и за тебя, Зинаида, просил твой отец, Александр. Я обещал ему, и я сдержу слово, данное мертвому, Дайанаа.
Услышав детское прозвище, которым ее звала покойная мать, рассказывая сказки про отца, летавшего по небу на огромных железных самолетах, большуха вздрогнула всем телом и едва не упала — ноги не удержали. В ее глазах я увидел маленькую саха, растущую в послевоенную пору в семье, где нет кормильца. Слезы, крупные слезы стояли так близко, чудом удерживаясь на ресницах.
- Папа любит тебя, Дайанаа, - сказал я, а Валя перевел, и голос у него дрогнул не по-полицейски, а по-человечески. Бабушка разрыдалась, упав мне на грудь, а я неловко гладил ее по снежно-белым волосам. В толпе плакало еще несколько женщин.
Через некоторое время Зинаида Александровна Кузнецова отерла лицо рукавами, сжала мою ладонь, обернулась к стоящим на берегу и звонким, совсем не старческим голосом прокричала ту самую фразу, что я уже слышал от Васи-Молчуна и Саши-стрелка: родовой алгыс, пожелание добра, адресуемое только самым близким. Поднявшиеся саха вслед за ней повторили алгыс единым громким хором. У меня аж шерсть на загривке поднялась — северный воздух великой Реки донес до меня силу, адресованную людьми и подтвержденную духами и Богами. Я набрал в грудь побольше воздуха — и повторил фразу, стараясь не ошибиться ни в словах, ни в интонации. Толпу взорвало — люди смеялись, хлопали в ладоши, обнимались и плакали. «Ты бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать, первоклассный деляга» - ехидно заметил внутренний скептик. Я снова не обратил на него внимания. Я улыбался, и на душе наконец-то было хорошо.
Обернувшись к Самвелу, который, кажется, торопливо утер скупую слезу, спросил:
- Самвел, дорогой, тут праздник у меня, родственники приехали. Надо накормить всех, расселить где-то, кроме тебя помочь некому. Поможешь?
- Опять обижаешь, Дима? Друзья и родня — что важнее в жизни может быть?! Всех поселим, всем место найдем за столом! Только я пойду тогда своим разгон устрою, чтобы скорее дело пошло, да? - он стянул наконец фуражку, аккуратно сложил и убрал за пазуху.