Но в 1930 в Саратовском университете, как и во всех без исключения учреждениях, предприятиях страны, проходила чистка кадров от враждебных, социально неугодных элементов. Там она называлась «Публичное обсуждение профессоров». На своеобразном судилище, в присутствии всех сотрудников, специальная комиссия под председательством ректора допрашивала и решала, оставлять ли на работе, в какой должности, или вообще уволить.
Настал черед Голубева предстать перед комиссией.
Председатель «доброжелательно» спрашивает:
— Кто был ваш отец?
Голубев, показывая на висевший портрет Чернышевского, имя которого носил университет, спокойно отвечает:
— Как у него, только с небольшой разницей: его отец был протоиерей, а мой — просто иерей.
В зале приглушенный смех.
Председатель:
— А в революцию 1905, по какую сторону баррикад вы находились?
Голубев, зная, что председатель комиссии купеческий сын, отвечает:
— По другую сторону от вашего отца.
Голубева не тронули. Но, предчувствуя расправу, он бросает все и уезжает в Москву, где академик С.А.Чаплыгин, один из организаторов и руководителей ЦАГИ, охотно берет на работу своего ученика по МГУ. Это спасло Голубева.
...Научная и инженерная общественность широко отмечала 70-летие Владимира Васильевича Голубева. Чествовали его в переполненном актовом зале МГУ. На банкете Голубев почувствовал себя плохо. Постарался незамеченным выйти... В фойе сел в кресло, где его и нашли. Его отвезли домой, и через несколько часов он скончался.
Провожая в последний путь самых дорогих и близких ему людей или поминая их, Голубев обычно говорил:
«Мера дел его исполнена, и душа его чиста перед Богом».
Вот эти слова и решили сделать эпитафией Владимиру Васильевичу его жена и дочь.
Комиссия, которая утверждала проекты памятников для Новодевичьего, естественно, воспротивилась такой крамоле. С требованием заменить текст обратились в Академию наук СССР.
Оттуда последовал ответ: памятник делает семья за свои деньги, и мы не вправе вмешиваться.
Понимая, что от выбранной надписи семья не откажется и все это грозит скандалом, комиссия нашла... «гениальное решение»: выгравировать на памятнике не «перед Богом», а... «перед богом»! По крайней мере, не так заметно будет.
Родные «согласились» и попросили гравера все буквы текста сделать одного роста: и Бога не «принизили», и комиссию удовлетворили.
(1-44-4)
ЯКОРЮ-СТОЯТЬ!
Уже близилась к завершению работа над рукописью первого издания «Новодевичий мемориал», но я по-прежнему часто приезжал на Новодевичье в надежде успеть пополнить книгу недостающими сведениями.
И в один из таких весенних дней 1993 года, проходя по первому участку, вдруг обнаружил наискосок от могилы адмирала Н.Г.Кузнецова надгробный памятный знак в виде якоря. Он, как гласила надпись, поставлен известному флотоводцу Беренсу Евгению Андреевичу (1874-1928).
Но ведь еще вчера этого якоря не было! И вдруг появляется памятник человеку, умершему 65 лет назад, да и поставлен он не на какой-то определенной могиле, а как-то одиноко, сбоку.
Оказалось, что накануне группа членов общества «Память», легко преодолев попытку не пропустить ее на территорию кладбища, торжественно прошла к месту, где когда- то якобы была могила Беренса, установила там принесенный с собой якорь, украсила его памятной лентой, возложила цветы и отдала долг почести действительно незаслуженно забытому герою России.
Это было, конечно, самовольство. Но справедливость требует признать, что, к великому сожалению, до этой по своему существу патриотической акции никто так и не позаботился о сохранении памяти Беренса.
У Евгения Андреевича Беренса богатая, героическая биография военного моряка. Он внук старшего флагмана Балтийского флота адмирала Е.А.Беренса, штурман легендарного крейсера «Варяг», офицер броненосца «Цесаревич», участвовавшего в спасении жителей Мессины, пострадавших от землетрясения, военный атташе в ряде стран, начальник иностранного отдела Морского Генштаба.
В 1917 стал на сторону Красной Армии, был начальником Морского Генштаба, командующим Морскими силами Республики. Затем до конца жизни, которую оборвала тяжелая болезнь, снова на военной дипломатической работе.
Но действительно ли Беренс был похоронен на Новодевичьем? Где же была его могила, когда и почему она исчезла?
Довоенные архивы кладбища сожжены, и поэтому единственная надежда была на газеты тех лет.