Спросить было не у кого – люди-кошки страшились разговаривать с иностранцем. Я вернулся к Дурман. Она сидела в комнате и плакала, а при виде меня зарыдала еще сильнее, как будто я ее обидел. Пришлось долго утешать ее, прежде чем она сказала:
– Маленький Скорпион ушел на фронт! Это ужасно!..
– Ничего, он еще вернется! – соврал я, искренне желая, чтобы моя ложь оказалась правдой. – Он обязательно вернется, и я пойду вместе с ним.
– Правда? – улыбнулась она сквозь слезы.
– Конечно! А сейчас пойдем прогуляемся. Довольно плакать здесь одной.
– Я вовсе не плачу, – сказала Дурман, вытирая слезы и пудрясь.
– Почему сейчас так много свадеб? – спросил я по дороге.
Это был праздный вопрос, но я утешал себя тем, что отвлекаю женщину от мрачных мыслей. Сказать по правде, я отвлекал и себя, потому что предчувствовал неизбежную гибель Маленького Скорпиона.
– Когда наступает смутное время, все спешат со свадьбами, чтобы солдаты не обесчестили девушек, – объяснила Дурман.
– Зачем же праздновать их так пышно?
Я не мог думать ни о чем другом, кроме начавшейся войны, но кошачье отношение к жизни на этот раз оказалось разумнее человеческого.
– На свадьбах необходима пышность. Воина скоро кончится, а брак – на всю жизнь!
Поверив моим словам о возвращении Маленького Скорпиона, Дурман успокоилась и даже предложила мне посмотреть пьесу.
– Сегодня министр иностранных дел устраивает представление на улице по случаю женитьбы сына. Пойдем?
Мне казалось, что убить министра, который во время войны занимается подобной чепухой, намного достойнее, чем смотреть спектакль, но на роль убийцы я не годился, а кошачьего театра еще не видел. Я решил пойти – в последнее время мое диалектическое мышление заметно кошкоизировалось.
Перед домом министра иностранных дел стояло множество солдат. Представление уже началось, но простой народ близко не подпускали: тот, кто рвался вперед, получал дубиной по голове. С собственным мирным людом кошачьи солдаты воевали отлично! Меня они, конечно, не посмели бы ударить, но я сам не очень рвался вперед, потому что доносившаяся из театра музыка отнюдь не усладила мне слух. Долго я слушал пронзительные звуки, прерываемые воплями актеров, однако так и не почувствовал никакого удовольствия.
– Нет ли у вас пьес получше этой? – спросил я у Дурман.
– Есть, иностранные. Их я смотрела в детстве, они гораздо тоньше. Потом их перестали играть, так как никто в них ничего не понимал. Министр иностранных дел сам выступал за новые пьесы – до тех пор, пока один иностранец не сказал, что наш театр тоже очень интересен. Тогда министр вернулся к старому театру.
– А если другой человек скажет, что иностранный театр лучше?
– Это уже будет бесполезно. Иностранные пьесы действительно хороши, но слишком глубоки. Когда министр ратовал за них, он вряд ли их как следует понимал, поэтому и уцепился за лестное мнение о наших пьесах. Сам он вообще не разбирается в театре, хотя и норовит прослыть его пропагандистом. А старый театр легче рекламировать, у него больше поклонников. У нас часто так бывает: новое едва возникнет и тут же вытесняется старым. Для того чтобы понимать новое, нужно слишком много сил и энергии.
Я чувствовал, что это не ее мысли, а Маленького Скорпиона, потому что сама она продолжала потихоньку протискиваться вперед.
Мне было неудобно ловить ее на слове, но больше я выдержать не мог.
– Уйдем?
После всего сказанного о театре Дурман было неловко не согласиться. Не протестовала она и тогда, когда я предложил сходить к императорскому дворцу.
Он был самым большим, но не самым красивым зданием Кошачьего города. Сегодня дворец выглядел особенно неприятно: перед стенами солдаты, на стенах солдаты… Кроме того, стены были вымазаны свежей грязью, а вода по рву воняла сильнее обычного.
– Иностранцы любят чистоту, – пояснила Дурман, – грязь – лучшее заграждение от них.
У меня не хватило сил даже рассмеяться.
На стену вылезло несколько фигурок, которые долго усаживались верхом, по-видимому, боясь свалиться. Дурман возбужденно закричала:
– Высочайший указ!
– Где? – спросил я.
– Смотри!
Люди на стене двигались так медленно, что у меня заныли ноги. Наконец гонцы спустили на веревке камень с белыми знаками. Дурман, обладавшая острым зрением, охнула.
– Что случилось? – заторопил я.
– Перенос столицы! Император уезжает! Беда! Как же мы будем без него?! – запричитала Дурман, очевидно тревожась о Маленьком Скорпионе, а не об императоре.
Тем временем со стены спустили еще один камень.
– «Солдатам и народу, – начала читать девушка, – повелеваем оставаться на местах. Переезжаем только Мы и чиновники».
Я поразился мудрости Его Величества и пожелал ему на полпути свернуть себе шею. Но Дурман неожиданно обрадовалась:
– Это еще ничего. Раз многие остаются, мне не страшно!
«Интересно, где они будут получать дурманные листья после отъезда чиновников?» – подумал я, но в этот момент появился новый камень.
– «С сего дня запрещаем именовать Нас „Хозяином всех свор“. В минуту грозной опасности народ должен быть сплочен, поэтому Мы становимся „Хозяином одной своры“. Все на борьбу с врагом!» – прочитала Дурман и добавила: – Лучше бы совсем без свор…
Мы подождали еще немного, но поняли, что указов больше не будет, так как глашатаи скрылись за стеной. Дурман очень хотелось вернуться и посмотреть, не пришел ли домой Маленький Скорпион, а я отправился к государственным учреждениям, где могли вывесить еще какие-нибудь указы. В восточной стороне, куда пошла Дурман, по-прежнему гремела музыка, но здесь стояла полнейшая тишина. Похоже, что свадьбы были в тысячу раз важнее всех государственных проблем.
Особенно интересовало меня министерство иностранных дел, перед которым никого не оказалось. Ах да, министр ведь празднует свадьбу сына и, должно быть, отпустил своих подчиненных. Еще вопрос, есть ли у людей-кошек иностранные дела, хотя министерство существует.
Воспользовавшись отсутствием чиновников, я решил выяснить этот вопрос. Бесцеремонно вошел – внутри никого. Комнаты не заперты, в них тоже никого и ничего, кроме кучи каменных пластинок с надписью «Протест». Их, наверное, рассылают во всех подходящих и неподходящих случаях: ведь дипломаты – специалисты по протестам. Я хотел найти какие-нибудь документы, присланные из-за границы, но не нашел. Видимо, иностранцы, стремясь облегчить себе дипломатические отношения, никогда не отвечали на кошачьи «протесты».
Незачем было смотреть другие учреждения. Если министерство иностранных дел так гениально просто, то в остальных организациях, поди, нет даже каменных пластинок.
А учреждений мне встретилось много: министерство проституции, институт дурманных листьев, управление кошачьими, эмигрантами, министерство борьбы с иностранными товарами, палата мяса и овощей, комитет общественной торговли сиротами… Некоторых интересных названий я просто не понял. Чтобы обеспечить всех чиновников службой – или бездельем, – требовалось как можно больше учреждений. Мне показалось, что их уж слишком много, но людям-кошкам, по-видимому, было недостаточно.
Я шел прямо на запад, намереваясь заглянуть в иностранный квартал. Нет, пойду лучше домой, посмотрю, не вернулся ли Маленький Скорпион. Я пошел обратно по другой улице и вдруг увидел группу студентов, которые не любовались спектаклем или отрубленной головой, как их сверстники, а стояли на коленях перед большим камнем с надписью: «Памятник великому святому Мяу». Зная, что они тотчас разбегутся, если увидят меня, я тихонько подошел сзади, тоже опустился на колени и стал слушать, о чем они говорят.