За то время, пока Невилль находился в пути, в Москве произошли важнейшие события. В ночь с 7 на 8 августа (соответственно 17 и 18 августа нового стиля) Петр внезапно покинул Преображенское и скрылся за стенами Троице-Сергиева монастыря. Сюда собрались преданные Петру думные люди и придворные чины, а вскоре в Москве были получены указы о сборе стрелецких полков в Троице. Очевидно, что прием в Посольском приказе и последовавший затем визит Невилля к Голицыну имели место еще до 31 августа, когда В.В.Голицын в свите царевны Софьи направился в Троицу. Задержанная на полпути, царевна вынуждена была вернуться в Москву. 7 сентября В.В.Голицын приехал в Троицу, но уже не из столицы, а из подмосковного имения. На следующий день ему был сказан приговор. Голицын был лишен боярского чина, его имущество отписано было в казну, а сам он должен был провести последние дни в северной ссылке[65].
Невилль оказался, таким образом, последним иностранным наблюдателем, побывавшим в голицынском доме в Охотном ряду. Согласно Невиллю, этот дворец был «один из самых великолепных в Европе, он покрыт медью, украшен богатейшими коврами, замечательными картинами» («Современное состояние»). Невилль был очарован беседой с «великим Голицыным», как он его называет, показавшим высокую осведомленность в вопросах европейской политики[66]. Голицыну удалось увлечь Невилля своими преобразовательными планами[67].
Голицын обещал добиться для Невилля аудиенции «через несколько дней». Однако опала «канцлера предпетровской поры» сломала все расчеты дипломата. «Все оставалось в таком состоянии шесть недель», — пишет Невилль. Эти дни оказались наполненными важными событиями. В это время, когда «слышны стали призывы к поджогу и убийству», Невилль «часто имел смелость переодевшись ходить по городу и даже в Троицкий монастырь» («Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 г.»). В том, что это не пустая похвальба, убеждает ряд эпизодов «Записок», которые явно не происходят из вторых рук, а вышли из-под пера очевидца.
Это относится к речи царя Ивана Алексеевича и царевны Софьи Алексеевны, обращенной к стрельцам. Софья «приказала собрать всех пятидесятников и десятников... и приказала построить их у крыльца. Когда царь Иван и она выходили со службы в церкви, то остановились на высоких ступенях и царь сказал: «Мой брат Петр скрылся в Троицком монастыре, а почему, я не знаю. Он, несомненно, хотел смутить государство, и я слышал даже, что он приказал вам быть у него. Но мы запрещаем вам под страхом смерти исполнять его указ, чтобы избежать прискорбных последствий, которые могут произойти». Царевна поддержала этот запрет. Нет ничего невероятного в том, чтобы эта сцена была описана Невиллем с натуры, как и торжественное возвращение Петра в Москву.
Петр ехал «верхом. При этом не было ничего примечательного, кроме 18 000 стрельцов вооруженной стражи при нем, — записал Невилль. — Четверть часа спустя появились в карете его мать и жена, и все вместе направились во дворец. Царь Иван вышел встретить своего брата на крыльцо. Они обнялись. Царь Петр просил Ивана быть ему другом, и тот, кто отвечал ему от имени брата, заверил Петра в его дружбе. Каждый удалился в свои покои...» — всё здесь подмечено острым взглядом очевидца. Сохранилась роспись тех иностранцев, которым указано было «быть на встрече» царя. Здесь находим в основном тех, чьи имена знакомы нам по сочинению Невилля — польского резидента Юрия Доминика Довмонта, датского комиссара Генриха Бутенанта фон Розенбуша, шведского комиссара Христофора фон Кохена[68]. Возможно, с ними был и Невилль.
Вместе с царем Петром из Троицы вернулись и его приближенные, среди них — кравчий князь Борис Алексеевич Голицын, двоюродный брат Василия Васильевича Голицына. Князь Борис Алексеевич, благодаря своему влиянию на Петра, смог спасти жизнь своему опальному родственнику. Невилль решил написать ему письмо, напомнив, что он не получил «никакого ответа на записку, которую... представил при приезде, чтобы получить аудиенцию и вручить мои письма». Голицын извинился перед Невиллем и пообещал ему, «что царь со дня на день вернется в столицу..., что он и сделал действительно 1 ноября» («Рассказ о моем путешествии»). Не совсем ясно, какую отлучку Петра из Москвы имеет в виду Невилль. В октябре Петр трижды выезжал из Москвы, каждый раз на один день: 15 и 24 октября в Преображенское и 31 октября в Коломенское[69]. Из последнего «похода» он возвратился в столицу «того же числа, в 3 часу ночи»[70], по западноевропейскому счету времени это вполне можно отнести к следующим суткам (1 ноября). Является ли это совпадение случайным, или мы можем предположить, что Невилль один раз привел дату по старому стилю — ответить трудно.
66
Разговор с Голицыным шел, как сообщает сам Невилль, на латыни. Один раз Невилль проявляет и знание польского языка, ссылаясь на то, что в Польше сына воеводы называют «воеводич». Очевидно, именно на польском он мог браниться с сопровождавшими его русскими «офицером» и «солдатами» по дороге из Смоленска в Москву («Рассказ о моем путешествии»). Учитывая пограничный характер местности, можно допустить, что польский мог быть знаком спутникам Невилля. На знание Невиллем польского языка указывает и своеобразная транслитерация русских слов и собственных имен в «Записках о Московии», несомненно восходящая к польской (отметим, что фантастические искажения Невиллем русских имен являются историографической легендой, основанной на тексте первого издания — в рукописи они читаются гораздо лучше). Подобное двуязычие — предполагаемое знание не только латинского, но и польского языков — ставило Невилля в благоприятные условия для общения с московской элитой конца века. Здесь у Невилля были большие возможности, нежели у такого знаменитого его предшественника, как Адам Олеарий, общавшийся с русскими практически всегда при посредстве переводчика.
67
См. подробнее в примечаниях к главам «Современное состояние» и «Рассказы Спафария о путешествии в Китай и о торговле с ним».