Филигранную работу связки звукооператора и осветителя падре Рамон Тренкавель едва ли мог оценить. Молитва полностью поглотила суперперфекта (4), не замечавшего ни раскатистых модуляций, которыми заиграл его вовсе не могучий в обычное время голос, ни, тем более, фона на котором он предстал перед зрителями, расположившимися по трём сторонам периметра просторной студии МонсегюрТВ, стилизованной под интерьер церковного сооружения каких-то совсем уж древних времён, на что намекали вытянутые вверх изломанные своды тёмных арок, галереи которых уходили куда-то в стороны и вверх, заставляя запутаться глаз не только взирающих на шоу дона Уго Каркассонского «Что есть истина?» по трансляции с экрана, но и тех счастливцев, что правдами и неправдами проникли в здание медиа-центра. Впрочем, так было даже лучше — игра света, теней, неясных фигур, выхваченных то тут, то там из мрака призрачных нагромождений могла бы отвлечь падре от того, ради чего он и пришёл на эту передачу, содержание которой, если признаться, не очень волновало искушённого суперперфекта. Ему хотелось помолиться в прямом эфире. Так, чтобы его услышало всё королевство, прильнувшее к экранам ради любимого зрелища — автор и ведущий не напрасно имел репутацию бродячего театра в одном лице, настолько любил он перевоплощения, переодевания, накладные усы и бороды, и всякие прочие подобные трюки. Тренкавеля, достигшего одной из высших ступеней совершенства, по крайней мере, с точки зрения плюсквамперфекта епископа Серафино, ужимки дона Уго скорее раздражали, но ради дела можно было немножко потерпеть. Вот он очередной раз, думал падре, издаст свой фирменный всхлип: «Что есть истина?!» — и примется за очередного эксперта.
Совершенный, разумеется, не страдал от недостатка лукавства. Среди гостей дона Уго появлялось все больше людей в оранжевых альбах и их молитвы, сопровождаемые проникновенной музыкой и трогательным видеорядом, звучали с завидной регулярностью, что наполняло благочестивую душу брата Рамона искренней и живой радостью. Но вот лично он впервые получил заветное приглашение всего несколько дней назад. Всё это время Тренкавель трепетал, не в силах решить сугубая ли милость АрмАса была возвещена ему референтами Уго Каркассонского, и тогда охватывал его настоящий восторг, от которого шаг становился легким и в такт ему хотелось напевать величественный и одновременно бодрый «Гимн Фаворскому Свету» совершенного брата Роже Нарбоннского. Но проходила минута, и уже казалось ему, что это мерзкий ОгромАн придумал ему какое-то новое искушение, на этот раз медными трубами славы, обрушивающейся на каждого, кто оказывался участником популярного зрелища. «Ещё бы не ударить в грязь лицом», — лихорадочно думал про себя падре. Он живо представлял себе грозовую атмосферу в студии, разгорячённую аудиторию и свору эфирных волков, у которых всегда в запасе и отточенное словечко, и правильная интонация, и умение поддерживать насыщенную плотность словесного потока независимо от внешних обстоятельств. Против всяких дурных предчувствий, Уго оказался любезен и внимателен ко всем пожеланиям суперперфекта…
— Итак, друзья, — наполнил студию лёгкий баритон дона Уго, — что… есть… Истина? — произнёс, словно слегка спотыкаясь на каждом слове, выдержал паузу и продолжил громовым возгласом, — «Безутешный мир» — такова тема сегодняшней передачи. От всего сердца поблагодарим падре Рамона Тренкавеля за его проникновенное молитвенное наставление, — ведущий перешёл на скороговорку, — и обратимся к мнениям наших уважаемых экспертов… Дон Франсиско Кортес… — в этот момент луч прожектора выхватил из полумрака высокого худощавого человека в тёмно синем камзоле с кружевным воротником, восседающего в массивном дубовом кресле с высокой спинкой, образовавшей подобие арки над седеющей головой вопрошаемого. Оба, и дон Франсиско, и дон Уго были неподвижны, но хитроумная механика сцены в считанные мгновения устроила так, что они оказались рядом друг с другом, преодолев несколько десятков метров разделяющего их пространства.
— Дон Франсиско! Вы вместе со всеми нами посмотрели сюжет… Вы согласны с его автором в том, что содомляне могут угрожать нашим ценностям?
— Кто может угрожать избранникам АрмАса! — голос Кортеса был одновременно величествен и ласков, падре Рамон, считавший себя неплохим оратором, оценил его умение, явно бывшее результатом долгих тренировок, — Содом, или как они там его называют, «Панем» — безутешен, как может быть безутешно царство нечестивого ОгромАна (да будет навеки проклято его поганое имя) полностью лишённое света надежды и радости. Эльдорадо — единственный оплот добра среди вечного ада. Ничто не способно победить Эльдорадо!
Переждав лавину аплодисментов и криков «Viva Eldorado!», дон Уго Каркассонский довольно улыбнулся и обратился к собеседнику со всей той вкрадчивостью в голосе, на которую он только был способен:
— Однако, дон Франсиско, красота их Капитолия — его здания, парки, дороги, экспрессы, наряды его жителей, всё то, что мы видели на экране… — разве не способно вызвать зависть?
— Завидовать — грех! — отрезал Кортес, — неужто вам не ведомо о том, дон Уго, — и ещё больший грех — завидовать греховному наваждению! Кто из нас не знает, на чём стоит Содом? На крови жертв, ежегодно приносимых в жертву Молоху! — пока он говорил эти слова, прямо посреди студии появлялись изображения мёртвых тел юношей и девушек, некоторые были чудовищно обезображены нанесёнными им ранами или травмами. Иные изображали спящих и улыбающихся во сне, третьи смеялись, обмениваясь друг с другом какими-то весёлыми историями и новостями, четвёртые с перекошенными от гнева и страха лицами бились друг с другом. Продефилировав перед зрителями они возносились над сценой, и улетали, занимая собой стрельчатые ячейки по сторонам студии, пока все они не были заполнены.
— Вы, люди, вы видите всё это! — восклицал дон Франсиско, — Все они умерли без утешения, и всё в них, и тела, и даже светлые души, хранящие в себе частицу Создателя, достались ОгромАну!
— Кто утешит содомлян! Кто-о-о! — раздался крик в студии. Падре Рамон закричал совершенно неожиданно для самого себя, настолько вывернула его наизнанку увиденная им картина. Суперперфект расчувствовался до такой степени, что никак не мог заметить того глубочайшего удовлетворения во взгляде Уго Каркассонского. Ему в очередной раз удался фирменный приём — затащить на своё шоу полнейшего профана и спровоцировать его на нужную реакцию, в которой ни одна зрительская душа во всём Эльдорадо не заподозрила бы подвоха, настолько эта реакция была бы искренняя и неподдельная, исключавшая любую мысль об актёрстве. Перекошенное гневом и состраданием лицо кричащего Тренкавеля было моментально выловлено оператором и заняло собой всё пространство экрана. «Дон Николас правильно подсказал мне пригласить знакомого падре», — думал про себя дон Уго, — «надо будет отблагодарить его свежей морковкой».
— Мы! Мы! — кричали в студии, — Долой Содом!
— Доктор Леопольдо Нарваэс, — ведущий назвал еще одно имя, — можно ли назвать Содом мощным государством?
В ту же секунду кресло Кортеса скрылось во тьме вместе со своим обитателем, и настало время нового героя программы, который точно так же, как предшественник, оказался по соседству с доном Уго.
— На месте дона Уго я назвал бы Содом несостоятельным государством, — бренчал эксперт профессорским голоском, — посмотрите на его устройство — паразитирующий, ничего не производящий столичный город, пьющий кровь несчастных сограждан не в переносном, а в самом прямом смысле. Населяющие его трутни прожигают свою никчемную жизнь в праздности и пороках, но всё его богатство основано только на одном страхе смерти и физического наказания. Жители подвластных территорий отдают последнее, чтобы столица могла кутить так, как она привыкла. Они доведены до полного отчаяния…