А ещё Корнелия рассказывала, как услышать голос Наставника. Для этого надо было дождаться снега, и как-нибудь обязательно после полуночи никем, кроме посвящённых, не замеченной, придти босиком на берег реки и трижды окатить себя ведром ледяной воды, повторяя:
«Дорогой Наставник, посмотри на меня!
Дорогой Наставник, услышь меня!
Дорогой Наставник, говори со мной!»
Много раз они вместе с Цецелией видели, как их старшая проделывала над собой этот жестокий обряд, в действенность которого Твилл, впрочем, не очень-то верила: «Всё это галлюцинации, вызванные шоком от резкого переохлаждения», — считала ещё не ставшая учительницей прилежная школьница. Но не бросала своих подруг. Тем более, в конце концов, что такое три ведра воды, вылитые раз в год во время ритуала Отмывания, по сравнению с перспективой пасть от меча профи на Арене? И ведь правда, и от неё самой, и от всех, с кем связывала её Тайна, Наставник отвратил роковой жребий. Ото всех, кроме Цецелии, но с ней произошло ещё большее чудо. Победа, которую никто не ждал.
И вот сейчас, словно сам Наставник пристыдил её, и она посмотрела вокруг иными глазами: «Капитолийцы с легкостью могут заставить страдать других, а Труде сама умеет преподать урок терпения — какая же она капитолийка… Сноу окружил бы себя толпой телохранителей, а у этого…» — вершина горы, насколько могла увидеть Твилл, была совершенно пустой. Конечно, на коленях штатгальтера лежал обильно изукрашенный боевой молот, который был не только символом верховных полномочий, но и мог быть пущен в ход, но одиночество правителя всё равно выглядело необычным для уроженки Панема.
— Я хотеть дать фрау-ярл имя, — Харальдссон выдержал приличную паузу, прежде чем начать говорить, — фрау-ярл нравиться работать оранжерея. Фрау-ярл нравиться имя Фрейдис… Фрейдис — сестра Фрейя (4)
— Фрейдис… — Твилл не знала, что ответить, подозревая, что имянаречение — не то, ради чего её позвали на вершину, — пусть Фрейдис…
— Я звать Фрейдис для работа… — он делал большие паузы. Язык Панема давался ему с великим трудом, — Внучка твой президент Сноу скоро быть тут.
Новость была поразительной. Селестия Коринна Сноу окажется среди варваров. Но как бы ни было то странным для Твилл, она прежде всего и совершенно неожиданно для себя решила прогнуться перед Харальдссоном:
— Я не хочу называть Сноу моим президентом. Он послал своих убийц против моих соседей и моих учеников. Я предпочла бы назвать Вас моим штатгальтером, — с этими словами она повернула к нему голову, попытавшись заглянуть в лицо, черты которого ещё скрывал не до конца рассеявшийся сумрак. Ей что-то подсказывало, что державному собеседнику реверанс пришёлся по душе, но проверить правоту своих ощущений не пришлось, поскольку тот продолжил:
— Коринна Сноу нужно искать, кто рассказать про Валльхалл. Ты рассказать?
Оказавшись перед перспективой стать воспитательницей президентской внучки, Твилл первым делом решила отказаться, переложив почётную обязанность на кого-то другого:
— У вас есть Труде. Кто сравнится с Труде? Она превосходно знает наш язык и превосходно знает свою страну.
— У нас нет Труде… — вот это новость для беженки. Притом произнесённая совершенно бесстрастно, — Труде оставаться в Капитолий.
— Понятно, там хорошо, в Капитолии, — позволила она добавить в свой голос изрядную долю ехидства, которое, однако, едва ли мог оценить варварский вождь.
— Нет… — без эмоций вымолвил Харальдссон, и поначалу Твилл не могла понять, что значило это «нет», пока он не продолжил, всё больше растягивая паузы между словами, — Труде… участник… бойни… Труде… мочь… не вернуться.
— Труде — трибут? Чей? — воскликнула словесница в полном ужасе, представляя, как та может столкнуться с Цецелией.
— Нет… — в прежнем стиле говорил Хольгар, — специальный корреспондент… Прямой эфир… Труде — там. Проводник Коринна… нужно… — тут. Фрейдис, ты быть?
Бывшая учительница отреагировала мгновенно. Какой-никакой это был шанс, и упускать его — глупость:
— Простите меня, мой штатгальтер, — она лихорадочно затараторила, — могу я выставить условие? Выполните мою просьбу, и я сделаю всё, что прикажете. Прикажете быть гувернанткой внучки Сноу — буду, прикажете спрыгнуть вниз головой с этой горы — спрыгну… — Твилл попыталась встать перед правителем на колени и припасть ногой к его сапогу — откуда-то ей пришло в голову, что именно так во все времена оказывают почести туземным царькам…
— Ты сказать твой условие? — Харальдссон был вынужден вскочить, чтобы избавиться от совершенно скандального знака почтения, — и почему ты не спрашивать о причинах внучка Сноу быть здесь?
Твилл поняла, что поторопилась со своей просьбой, но первое слово уже было сказано и надо было говорить второе:
— Пусть Труде сделает так, чтобы победила Цецелия — моя подруга. И тогда я…
— Я передать Труде твой просьба, а теперь смотреть этот камень, — и он показал рукой на огромный обтёсанный по краям валун, лежавший в центре по краям вершины. Вокруг него лежали маленькие камни числом 17.
Камень неожиданно превратился в экран, на котором поплыли фигуры.
— Йормунганд просыпаться. Фенрир открыть пасть. Корни Иггдрасиль ломаться. Рагнарек быть, — уроженка Восьмого окончательно перестала понимать речь Хольгара, и тогда у нее вырвалась фраза из семинарского прошлого.
— Что за эйяфьятлайокудль? — так говорили они промеж себя в том случае, когда препод нес какую-то невнятную белиберду или откровенную абракадабру. Что значило само это слово, и значило ли оно что-нибудь вообще, никто, естественно не знал…
— Эйяфьятлайокудль! — взревел Харальдссон и обнял Твилл за плечи, от чего она второй раз за это утро испытала самый сильный испуг, — Ты знать Эйяфьятлайокудль! Древний родина! Я быть там. Я найти руины Рейкьявик. Это быть мой авантюра!
Если бы так говорил кто-то из ее учеников, она осадила бы его за хвастовство. Но в Валльхалле не считалось зазорным говорить в превосходной степени об авантюре. Все-таки, она считалась главным делом жизни каждого фрельсе. Бывшая учительница поняла, что неожиданно коснулась чего-то очень важного в его жизни, и потому сочла за благо промолчать, хотя тирада штатгальтера почти ничего ей не прояснила. Она перевела свой взгляд на камень. Он показывал площадь какого-то очень большого, но непохожего на Капитолий города, и толпу людей, стоящих на ней в оранжевых одеждах и высоких головных уборах, нижняя часть которых представляла собой скрывающую лицо маску. Посередине площади горел костер, на котором корчились двое. Толпа, повинуясь какому-то ритму воздевала вверх правую руку.
— Великий утешение, — сказал Харальдссон, — Тело сгорать в огонь, и душа уходить в небо. Хороший смерть…
Далее промелькнуло еще несколько картин. Видимо, праздников, зрелищ, состязаний, из которых внимание Твилл особенно привлекли гонки на повозках, похожих на те, на которых трибуты выезжали на свой парад. Но в конце нарезки вид еще одной казни. Несколько человек стояли на дне ямы на коленях. Сверху на них летели комья земли, после чего в кадре показался бульдозер с опущенным ножом… Учительница закрыла глаза.