-…на наши подмостки выходит актриса по имени Смерть. Она уже здесь. Она рядом, её чёрное дыхание проникает в наши лёгкие, её иссушенные руки тянутся к нашему горлу. Вы слышите её гулкие шаги. К кому и в чей дом она идёт? Кого она возьмёт себе. Чья жизнь будет прервана раньше времени, вместо того, чтобы продолжаться еще долго-долго. Вы скоро всё узнаете, — звучал над Ареной спокойный, немного печальный голос Труде, — вы любуетесь ею, вы наслаждаетесь ею, вы восторгаетесь ею. На Экране. Будет ли в вас тот же восторг, если мы поменяемся с вами местами? Подумайте над этим. А пока — Цезарь — да будет исполнен ритуал!
— Она ещё хочет читать нам нравоучения, Хеймитч.
— Почему ты ждал чего-то другого? Была твоя идея. Радуйся и наслаждайся…
Комментарий к 14. Двадцать пятая в кадре
1. Интервьюируемый, чьё присутствие на программе может быть обеспечено без больших усилий для редакции.
2. Маленькая железная стрела.
3. Оборудование для записи интервью, которое крепится на поясе.
========== 15. Цверг и наследница Тора ==========
— Китнисс, дай-ка повтор с двадцать третьей минуты…
— Что? Как ты меня назвал?
— Ой…
— Совсем заигрался что-ли?
— Рената, прости меня!
— Прощаю! Встречаемся в обсерватории через 10 минут! Посмотрим повтор в реале…
Обсерватория находилась в просторном зале, украшенным десятиметровым в диаметре иллюминатором, в котором открывался вид на Пангею. В последнюю пару недель пани Рихтарж стала заглядывать сюда всё чаще, не то из-за потрясения, испытанного после слов Станковича, то ли по какой другой причине. «Это же надо быть подлецом, чтобы даже мысленно уничтожить этот чудесный голубой шар, висящий посреди черноты безжизненного пространства», — не уставала она поносить своего коллегу-землезнатца, когда сидела в мягком кресле перед иллюминатором или изучала поверхность планеты в мощный рефрактор.
Когда вошёл покрасневший от стыда за свою оплошность Драголюб Николич, которого все звали просто Драже, она не подала вида, знаком предложив ему занять место перед иллюминатором. Прозрачная его линза моментально оказалась затемнённой и превратилась в огромный экран, занятый цветным изображением роскошного будуара. На фоне снежной белизны и золотых украшений как на ладони были видны две сидящие на просторном диване человеческие фигуры. Благообразный пожилой мужчина с ухоженной седой бородой, одетый в безукоризненный белый сюртук, такого же цвета брюки и лакированные белые классические туфли, вся величественная поза которого источала уверенность в своём высоком достоинстве, казалось, был образцом элегантного стиля, тогда как его собеседница — забравшаяся на диван с ногами молодая женщина, выглядела ему полным контрастом. Всю её одежду составляла небрежно наброшенная и застёгнутая на пару пуговиц мужская фланелевая рубашка в крупную синюю клетку, светлые волосы свободно струились по плечам, а единственным украшением была такая же, как и в петлице у мужчины белая роза, которую она неким малопостижимым образом прикрепила над левым ухом.
— Двадцать третья минута, как ты заказывал… Однако, я думала, ты смотрел «Основной инстинкт» или «Ассу», — голос Ренаты редко бывал таким ехидным, как сегодня, — там эта сцена выглядит более интересной.
— Хочешь, чтобы я звал тебя именем «Китнисс» при Божене и Бранковиче? Могу устроить… — парировал Драже, — меня интересует не форма, а содержание, а ты, конечно, думай, что хочешь!
— Ладно-ладно, давай смотреть, что там у них…
***
— Одного я так и не могу понять, зачем тебе это нужно? — в голосе Сноу чувствовалось лёгкое раздражение, как будто эта тема уже неоднократно успела прозвучать за кадром, изрядно поднадоев президенту.
— Неужто ты боишься меня потерять, Кориолан? — Труде говорила с насмешкой и вызовом, нисколько не стесняясь ни собеседника, ни обстоятельств их разговора, — даже если бы мне предстояло биться, я же лучше их всех!
— Диадема говорила также, как ты.
— А-а, — чуть-чуть протянула свой ответ девушка, — та изящная красавица, смерть которой ты не можешь простить Эвердин, и потому хочешь прикончить её заодно с доброй половиной живых победителей.
— Как будто ты можешь простить смерть любимого человека?
— Ну, если это смерть в бою, если этот бой был честным, если любимый человек сам, устроив свару, бездумно бросился на вражеский меч… тогда почему бы и нет, не вижу никаких причин множить мировое зло моей местью. Да и, в конце концов, если ты по-настоящему любил Диадему, какое тебе дело до меня?
— Я любил её… а ты не просто похожа на неё, Фиделия, ты лучше! — торопливо ответил седой господин, — ты…
— Дальше можешь молчать, я сама это знаю, — остановила его Труде, — я лучше, и потому за меня не надо переживать… Кориолан…
— Но ради чего? — Сноу уже не раздражался, напротив, в его интонации, пожалуй, слышалось что-то похожее на тоску.
— Ради тебя конечно! — отрезала собеседница, очевидно огорошив президента Панема. Зрители этой сцены отлично видели, как он замер с полуоткрытым ртом, и предательская красноватая слюнка капнула из его дрогнувших губ на белоснежный сюртук где-то в районе третьей пуговицы сверху.
— Ради меня?
— Если честно, ради нас обоих, Кориолан!
— Не понимаю тебя, прости Фиделия…
— Как не понять! Да как не понять, что я плевать хотела на эти чёртовы интервью для Плутарха! — начала закипать Труде, — ха… он хочет «слова победителя, не остывшего от финальной схватки». Да я сама в финальной схватке прирежу под камеры последних оставшихся живых! Кто бы это ни был, старушка Мэггз, смазливый Мелларк или урод Рубака… Я сама стану победителем.
— Игры — это развлечения неудачников. Их предки были господами наших предков, они унижали наших предков, они издевались над нашими предками, они убивали детей наших предков. Потом они плевали нашим предкам в лицо и отгораживались от них стенами. Но когда-то однажды они сделали неверную ставку и всё поменялось местами. Теперь их дети и их так называемые победители платят по старым долгам. Но я в пятый, в десятый раз готов спросить тебя, зачем тебе лезть в драки между нашими рабами и, наконец, при чём тут я?
— При всём, Кориолан!
— Слушай, Фиделия, ты можешь, наконец, перестать говорить загадками!
— Запросто! Скажи, ты знаешь, какими словами в моей стране провожают Искателей перед началом Авантюры? Это типа ваших: «Пусть удача всегда будет…», — не дожидаясь, пока Сноу в очередной раз признается в своём очевидном неведении, Труде продолжила, — «Удиви весь мир, и весь мир будет принадлежать тебе!». Когда я стану Победителем, я удивлю их так, что буду штатгальтером Валльхалла, и вся планета, Кориолан, падёт к нашим ногам. Валльхалльские авианосцы похоронят своими залпами подземных сидельцев Тринадцатого, а потом мы покончим с Филиппом и его бесами, и будем править миром — только ты и я.
— И ты сможешь удержать в повиновении своих диких сородичей?
— Слава небесам, ты уже начинаешь интересоваться деталями, — обрадовалась девушка, — и это просто прекрасно! Да сородичам обрыдла эта поганая дерьмократия, этот угрюмый водолаз Харальдссон, убогий писака Торвальдссон, этот Бьорн с его унылыми песнями. Человек по-настоящему доблестный и храбрый, как Ялмар, при этой хвалёной демократии не поднимется выше охранника, и все от этого давно стонут. Они истосковались по истинному величию и подлинной справедливости, и мы с тобой сможем им в этом помочь. Ты, поверивший Хольгару и его послам, поверивший их пустым обещаниям, не веришь мне, твоей Фиделии?
***
— Приостанови, Рената! Что скажешь на это? Похоже на формирование новой коалиции на Пангее? — казалось, Драже был на самом деле обеспокоен услышанным разговором.
— По мне это похоже на сватовство Альвиса (1), — ответила напарнику пани Рихтарж, — я не склонна придавать этой сцене большого значения — девчонка хочет окрутить белого кролика ради какой-то мелкой выгоды…
— Как знаешь, давай смотреть дальше.
***
— Я старый человек, Фиделия, и я очень болен. Было бы неправдой обещать тебе долгие годы счастливого совместного правления. Лучшая медицина бессильна перед ходом времени…
— Я знаю средство! — почти оборвала его Труде.