— Допустим, у тебя получится… — откровения переводчицы Ялмар встретил с очень мрачным видом, — думаешь, Бьорн скажет тебе спасибо?
— Я хотела бы плевать на мнение Певца Мировой Скорби… — резко возразила переводчица.
— Ты, надеюсь, помнишь: лучница-сероглазка ему явно симпатична.
— Повторю, Ялмар, мне плевать на симпатии и антипатии Акессона! И вообще, он рад каждому, кто, как Кэтнисс, готов слушать его унылые песни, но никогда не будет переживать о судьбах его слушателей…
— Согласен, пусть так, но если можно не обижать командора, который сейчас носится где-то здесь рядом со своим огромным арсеналом…
— И как прикажешь его не обижать?
— Слушай, тебя что, просили добыть этой злосчастной бабе корону? Речь шла разве не о том, чтобы её оттуда вытащить?
— Ялмар! — едва не закричала Труде в полной досаде от слов непонятливого воина, — без короны оттуда не выходят.
— Ты уверена? — придурковато произнёс Биргирссон.
— Ты что, совсем тупой! Так было всегда… — удивилась вопросу переводчица.
— Возможно, ты права. Не могу уразуметь, почему и в этот раз все должно быть так, как раньше?
— Не поняла…
— Если на арену можно войти, значит с неё в любой момент можно и выйти. Нужно только соответствующее распоряжение. Ты ведь у нас дружишь со Сноу, — тоном не признающим возражений говорил Ялмар, — так попроси его провернуть подмену живой Цецелии на труп какой-нибудь умершей тётки её возраста и комплекции.
— Ты думаешь, у меня есть что-то, чем я могу настолько обаять президента?
— Ты и так его…
— Ялмар, этого мало… — Труде не позволила ему договорить.
— Ну… Тогда давай так… — Биргирссон немного помялся, — сама как думаешь, что, например, нашёл в твоей училке Хольгар?
— А что у него с ней, Ялмар?
— Ничего такого. Просто вчера утром он дал ей имя… И она больше не Твилл. Теперь её полагается звать Фрейдис Хольгарсдоттер. Наш Одинокий Водолаз стал отцом.
— Ага. Сразу отцом тридцатилетней тётки, да на своём шестом десятке…
— Так или иначе… — хмыкнул он с недовольством, — а ты ведь её, как мне известно, хорошо знаешь…
— Да. Она умная, гордая и упёртая…
— Как Урди… — покачал головой Ялмар, — тебе ведь не надо объяснять, кто такая Урди.
— Погибшая давным-давно девушка Хольгара?
— Да, Труде, она выбрала не свою Авантюру. Урди бы науками заниматься, а её потянуло на приключения…
— И что, она была похожа на Твилл?
— Лицом нисколько. Но такая же неисправимая и упёртая отличница… насколько я могу судить, конечно.
— Что ж, порадуемся за штатгальтера.
— А ты, я вижу, совсем не рада получить просьбу от его внезапной дочери… — ядовито ухмыльнулся Биргирссон.
— Да что ты понимаешь! — закричала она с негодованием, — За Цецелию я всех убью без чьих-либо просьб!.. Она же кумир моего детства… это из-за Цецелии я выбрала себе Обет… Я каждый раз смотрела её Игры, перед тем как… — Ялмар, пожалуй, никогда не видел Труде такой взволнованной, и не подозревал, что речь её может быть настолько сбивчивой. Она как будто спотыкалась на каких-то словах и перескакивала на что-то другое, — И когда я увидела, как ее уводят со второй Жатвы, я…
— Не надо продолжать, прости тупого головореза, — он попытался прекратить её излияния.
Как ни странно, но на девушку эти его слова подействовали. Видимо, ей удалось не утратить окончательно контроль над собой.
— Считай, что ты прощен, особенно, если поможешь…
— Помогу, только вот выторговать голову этой неведомой мне дамы у Сноу — это по твоей части. Подумай, что такого есть ещё у тебя кроме твоей белой розы и сходства с мертвой трибуткой прошлого сезона? Может, какие-то воспоминания? Специалист по Панему, как никак, ты, и тебе лучше знать…
— Воспоминания…? Воспоминания? — задумчиво сказала переводчица, — Тут мне рассказали одну историю. Послушай-ка…
И Труде пересказала Ялмару все, что на днях услышала от оператора Крессиды о Грации Белл. Лет двадцать тому назад она была популярной в Капитолии певицей, стилисткой и писательницей развлекательных книжонок и пьес. Еще она была известна феерическими нарядами, фантастическими разноцветными причёсками и огромной коллекцией самой причудливой обуви. Голос у девушки тоже был вполне приличным и часто звучал с экранов. Но одной ранней весной, накануне 58-х, самых коротких игр Цецелии, оказалось, что Грация была замешана в заговоре Викторина Пробуса, офицера дворцовых стражей. Беспечная певица, видимо, приняла неожиданный поздний визит за какое-то новое приключение и выскочила босая, на ходу едва успев набросить себе на плечи короткую клетчатую блузку, первой попавшуюся ей под руку, не подумав даже застегнуть пару пуговиц… Вот так и поволокли ее под грозные очи Сноу, не позволив одеться и заставив пробежать босиком около полутора миль от ее роскошной виллы на Виа Смарагди до президентского дворца по свежевыпавшему снегу, ставшему ледяной кашей. Всю дорогу молодая заговорщица верещала от страха, холода и боли, но ещё больше от нестерпимого стыда. Одна из первых красавиц и модниц Капитолия была в ужасе, что в новостях о разгроме врагов Панема её покажут зрителям раздетую, неумытую, растрепанную, без ее коронных туфелек, непременного парика и обязательного макияжа… Впрочем, в своих ожиданиях Грация ошиблась сразу несколько раз. О раскрытии заговора никто громко не трубил. С предателями расправились тихо и незаметно, без лишнего медийного шума. Собственно, она была единственным исключением в компании совсем не примелькавшихся на публике офицеров и чиновников, довольно ненавистных столичной богеме и безразличных обывателям. Никто не только не сочувствовал их несчастью, напротив, многие порадовались, что на зарвавшихся хозяев жизни президент нашел управу, когда смутно узнали про их ликвидацию. Лишь внезапное исчезновение известной светской львицы имело шанс вызвать хоть какой-то интерес у общественности. И оказалось, что когда через некоторое время по столице каким-то непостижимым образом разошелся маленький ролик, на котором было видно, как помятую старлетку гонят по лестнице президентского дворца, он был моментально разобран на десятки стоп-кадров. Публика оказалась восхищена зрелищем, немедленно окрещённым «последним перформансом Грации». Кто мог заранее предсказать капризы переменчивых вкусов Капитолия? Выход в «платье от Белл» на вечеринку надолго стал писком моды. Столичные золотые девочки, да и мальчики тоже, изощрялись в гриме, и за небольшую дозу морфлинга победители из Шестого рисовали им самые затейливые раны, ожоги и синяки, выглядевшие совсем как настоящие. Другие, не то потрясённые увиденным, не то в память о своём идоле, стали демонстративно отказываться от разноцветных капитолийских нарядов, ярких татуировок и вычурных экспериментов с волосами. И пусть далеко не все отваживались настолько наплевать на приличия, чтобы ходить босиком, зато у каждого было при себе маленькое сердечко, такое же, какое носила на груди Грация, в виде значков, брошек или кулонов, за что, собственно, их и прозвали сердцемилами… Они были теми из числа капитолийской молодёжи, кто старались не смотреть Игры, украдкой называя их древним и бесчеловечным варварством.
Но сама неудачливая заговорщица ни о чём таком, естественно, не узнала. Шанс остаться в живых у нее был, если бы она его поняла и захотела повести себя так, как ожидал от неё Сноу. Но она не поняла… и не захотела. Её страх неожиданно сменился приступом ненависти, и она попыталась броситься на президента с кулаками… Мертвого тела мисс Белл не увидел никто. Поговаривали, что его сожгли, выбросив пепел в озеро.
Возможно, думала переводчица, это был ход:
— Пожалуй, я пойду на свидание к Сноу в «наряде от Грации»…
Комментарий к 16. Последний перформанс Грации
Одна из песен Грации тут: https://ficbook.net/readfic/5286389/15343461#part_content
Другая здесь: https://ficbook.net/readfic/5286389/15355702#part_content
========== 17. В омуте столицы ==========
«Почему когда мужчины и женщины моются вместе в одной бане, и купаются рядом в том купальном костюме, что дан человеку от рождения, это у нас считается пристойным, но ни одна из женщин-фрельсе не позволит себе показаться на людях, не заплетя длинные волосы в тугую косу (недаром нашим зрителям так понравилась Эвердин) или, как минимум, не убрав их в узел? Почему ходить босиком незазорно, хоть бы и на заседание Альтинга, а открыть коленки — оскорбить нравственные чувства? Наконец, что такого мы находим в поясе?» В этот момент Труде вспомнила, как затягивала пояс на Твилл, тогда еще не ставшей падчерицей Харальдссона, и в очередной раз на неё обрушилось преследующее её чувство вины…