— Союзники только что накрыли базу повстанцев в квадрате 8-65. У Кассиуса семь счастливых и 32 приподнятых. У нас без потерь! — торопливо доложил командир «Кориолана».
— Понял! Есть ещё что-нибудь?
— На базе мы подняли козу…
— Её роль на борту известна?
— Нет, командор, откуда?!
— Козу доставить на «Фиделио», счастливых и приподнятых перегрузить на «Пьеро» и отправить в Орешек.
— Кассиус требует козу себе.
— Ты знаешь, по какому адресу его послать, Стейнар? — сделал паузу командор. — Вот туда и посылай! Нам коза нужнее. Им бы только шкуру спускать… Часа хватит?
— Двух, командор, вполне.
— Добро. Жду её у себя через полтора. Конец связи!.. Фредрик! — повернулся он к помощнику, — позови Бонни, похоже, её ждёт работа…
Бонни, принятая по настоянию Акессона в помощь Фредрику, числящемуся основным переводчиком штаба, появилась через пятнадцать минут, одетая в тёмно-зелёную форму Большого Океана, доработанную едва ли не до совершенства её умелыми руками уроженки швейного дистрикта. В полном соответствии с обычаем девушек-фрельсе волосы были туго скручены и скрыты от посторонних глаз форменным беретом. «Быстро же она стала нашей», в очередной раз с удовольствием отметил про себя командор, надеясь всё-таки не подать об этом вида перед рвущей подмётки на ходу панемской девчонкой. К этому моменту фотография раненой на повстанческой базе женщины лет тридцати с небольшим, чей вид не говорил ему совершенно ничего, уже была переслана Бьорну в его «экранную берлогу». Так он называл ситуационный центр, который предпочитал капитанскому мостику авианосца, где новоназначенного командора откровенно недолюбливали, считая его невероятное продвижение следствием политических игр и тёмных интриг в высших столичных сферах. «Был виртуальным капитаном, стал виртуальным командором», — шутил про себя Акессон, рассматривая экраны, на которых были сведены виды внешних камер наблюдения всех кораблей эскадры, камер, установленных на их мостиках, а также погасшие на данный момент экраны экстренной связи с Капитолием и Хауптштадтом… Ну и, куда без него, экран, с которого лилась приятная его слуху песня и транслировался её текст.
— Ты знаешь это лицо? — не отвлекаясь на протокольные вступления, сходу спросил у Бонни Бьорн, ловким движением руки по невидимому сенсору выведший снимок на центр экрана.
— Конечно, знаю, мой командор! Это Пейлор Шэнк, — не задумываясь произнесла та.
— И что о ней можно сказать?
— Когда казнили Корнелию Негри и начался бунт, вы, я понимаю, видели эти кадры, — в этот момент она посмотрела на командующего эскадрой, словно ища его поддержки, и, заметив легкий кивок его головы, продолжила рассказ, — тогда именно она организовала нападение толпы работниц на один из участков миротворцев. Потом им попался экзекутор, казнивший нашу поэтессу. Пейлор отрезала ему все пальцы на руках и ногах. По очереди. Раскалёнными скорняжными ножницами, острыми, как бритва. Он страшно орал, что не виноват, что выполнял приказы, а она делала своё дело и приговаривала: «Где же твой Сноу, почему он не поможет тебе…» Потом я бежала оттуда и потому не знаю, что там дальше приключилось… И я не из её круга, слишком мелкая, чтобы быть ей хорошей знакомой. Но знаю, что она — подруга Твилл и Цецелии. Нашей победительницы. Той, что сейчас готовится выручать Труде… — зачем-то посчитала необходимым пояснить девушка.
Командор ничего не ответил. Он никак не мог понять преклонения Труде перед Цецелией, которое был близок считать чем-то нездоровым. Хотя… эти детские впечатления и детские чувства, кто в них разберётся и кто поймёт. Если бы так спасали Энобарию, как это сделал бы он, окажись на месте Труде… Болеть за профи считалось в среде валльхалльских фрельсе делом постыдным и подлым, позволительным разве что для какого-нибудь тупого бонда. Как же, фрельсе должен быть великодушным и сострадательным, он должен сочувствовать слабым и несчастным жертвам, оказывая моральную поддержку тем, кто не имеет никаких реальных шансов на победу. И когда в прошлом году весь их мир охватила дошедшая до грани истерики эвердиномания, Бьорн особенно сильно и остро, острее и сильнее, чем в прошлые сезоны, почувствовал себя белой вороной. Как можно было не переживать за прекрасную Диадему? Как можно было не сочувствовать гордой и отважной Мирте? Как можно было не болеть за Катона и Марвела, отважных и умелых бойцов, достойных сразиться хоть с самим Хаконом Улофссоном? И майстерзингер переживал втайне от всех, скрывая свою тайную страсть еще пуще, чем в прежние годы, недоумевая, что все вокруг нашли в этой нескладной и косноязычной девке с излишне резкими чертами лица, неумело заплетённой косой, большими, как у мужика, руками и корявыми ступнями ног… О том, чтобы поделиться с кем-то, не могло быть и речи — ещё начнут подозревать — до всего надо было дойти самому. Собственно, по этой-то причине Бьорн и требовал от Труде в приснопамятный день приёма, чтобы та представила его Кэтнисс. «А всезнайствующий Сёрен решил, что и я влюблён в Пересмешницу! Это же надо быть таким тупым и самодовольным фанфароном»… Открытием стало, что в ней действительно что-то было. Знаток песнопений всех времён знал, что предки называли это «чарами», «магией» или «харизмой», заставляющей идти за собой целые толпы. Хотя сама она о том не знает и не умеет этим пользоваться… И, как знать, может быть, это поможет Энобарии остаться в живых… Пожалуй, это было единственное, на что Акессон мог надеяться.
— Выручать Цецелию, выручать Цецелию, — рассеянно повторял командор, глядя сквозь слегка озадаченную Бонни, — да… эта Шэнк, она скоро будет здесь. И нам было бы очень неплохо правильно понять друг друга…
***
Её принесли на носилках спустя примерно час. Она была такой же, как на фото, только смотрела на всё вокруг затравленным зверем и судорожно сжимала на себе одеяло, словно последнюю защитную оболочку. Бонни вспоминала себя и своё первое столкновение с валльхаллцами, которых она не сразу отказалась считать капитолийскими переродками, подозревая, какая страшная буря творится сейчас в голове у Пейлор, не понимающей ровным счётом ничего, что происходит вокруг неё. Зачем ей обработали её раны, какие муки её ждут, и кто все эти люди, что её окружают…
— Мисс Шэнк? — обратилась она к раненой женщине, получив сигнал глазами от Бьорна. Ответом было молчание и закрытые глаза.
— Мисс Шэнк?! Вы слышите меня? Я Бонни, я бежала вместе с Твилл, Вы же её знаете! — девушка сделала ещё несколько попыток, но Пейлор упорно не хотела говорить.
— Замолчи, капитолийский переродок, — выкрикнула она напоследок, — перестаньте мучить меня! Убейте!
— Она нам не поверит, — обескураженно выдавила Бонни. И в этот-то самый момент Бьорн заметил, что раненая бунтовщица открыла глаза, в которых блеснул интерес. Это была реакция на те четыре слова, которые были произнесены на валльхалльском наречии.
— Она нам поверит! — нарочито громко ответил командор, чтобы его родной нечеловечески грубый и экспрессивный язык эхом отозвался во всех глубинах слуховых органов Пейлор, — говори по очереди на обоих языках. И она убедится, что ты — не переродок.
И пока ставшая переводчицей девушка из Восьмого продолжала судорожно соображать что к чему, Акессон произнёс довольно длинную речь, смысл которой состоял в том, что бояться мисс Шэнк совершенно нечего, а сотрудничество может быть полезным для всех.
— Переведи ж ей, наконец, что скоро она увидит свою подругу Твилл… — в голосе Бьорна появились оттенки раздражения, — пока увидит на экране. Фредрик! — повернулся он к флаг-офицеру, — связь с Хауптштадтом! Попроси аудиенции у Фрейдис-Твилл Хольгарсдоттер. Скажи, что её ждёт неожиданная встреча и уточни время связи!
— Передал, командор! Извините, хочу напомнить, через две минуты старт Квартальной Бойни. Прикажете вывести на экран?
— Приказываю, Фредрик! Бонни! Переведи нашей гостье, что начало Бойни будем смотреть все вместе. Да! Доннерветтер! Здесь, в центральной!
Тем временем, обычные изображения экранов ситуационного центра, словно цирковые звери, повинующиеся взмаху трости укротителя, расступились и разбежались на боковые панели, а всё центральное пространство было занято покрытой водой площадкой у Рога. Труде была уже на своём месте и вещала что-то запредельно премудрое, во что Бьорн совершенно не хотел вникать. Но даже если бы он и захотел это сделать, звериный вопль не позволил бы ему этого. От этого крика передёрнуло не только весьма трепетную, как большинство девушек этого возраста, Бонни, но и всегда флегматичного Фредрика.