— Их двадцать четыре? — опять вылезла вперед ученица.
— Я не видел, чтобы Вы считали, мисс Сноу, — покачал патлатой головой Улоф, — но Вы верно угадали… Их двадцать четыре — это кладбище первых трибутов этого мира. И памятник первой Жатве, с которой он и начался.
— Жатва?! — удивленно воскликнула Твилл. — И у вас здесь тоже Жатва?!
— Вот видите, Фрейдис, беседа о нравах может быть очень закатывающей, — опять оговорился оберландрат, — и в ней никак не обойтись без прошлого…
— Они что, все погибли? Не осталось даже одного победителя, как у нас? — в вопросе Коринны слышался легкий надрыв, и Торвальдссон поторопился успокоить, не затягивая с ответом.
— Напротив, мисс Сноу, можете считать победителями их всех. Не погиб никто, просто было это очень давно, слишком давно по меркам человеческой жизни… Когда на земле нынешнего Панема жили двенадцать враждующих племен, выживших после ядерной войны. Их войну могла умерить только железная воля Коммандера — так звали они своего лидера, восседавшего в Зале Совета на вершине башни Полиса.
— Это был Капитолий? — нетерпеливо спросила внучка президента.
— Пусть Капитолий, хотя и не совсем так… — согласился оберландрат, — в данном случае дело не в названии. Дело в том, что однажды в Полисе появилась она, — и он показал на белую скалу, — Рената, женщина с Луны.
— С Луны?! — в один голос произнесли обе.
— Твой дедушка, Коринна, разве никогда не рассказывал тебе о лунных жителях…??? — Торвальдссон пристально заглянул девочке в глаза, потом ненадолго перевел взгляд на Твилл и продолжил. — Тогдашний Коммандер, которую звали Лекса, поняла, что лунянка может многому научить ее разобщенный народ, и отдала приказ — выбрать из каждого племени по два подростка — от 12 до 18 лет — и отдать их в Полис. Выборы были названы Жатвой, а живой налог…
— Трибутами? — почти прокричала Коринна, обрадованная улыбкой Улофа, подтвердившей ее правоту.
— Конечно, советник, одно из значений слова «трибутум» — «налог», — довольная собой весомо вымолвила Твилл. — Я поняла Вас. Вы хотели показать нам, как люди умеют извратить любые добрые начинания. Первых трибутов на первой жатве выбрали, чтобы их учить, а не убивать на арене… Но ведь была причина?
— Конечно, какая-то причина была. Сначала была застрелена Лекса, потом земной мир был вновь уничтожен мировым пожаром, но первые трибуты и их ментор не погибли. Их спасли эти двое, — и он показал на два черных камня, лежащие друг с другом справа от подножия белой скалы, — девушка-доктор Майя и пилот Бертольд. Они нашли это нетронутое огнем плато и вывезли их всех сюда, откуда началось наше возрождение… Наша земля избранных, наш Валльхалл…
— И в начале была Жатва! — словно резюмировала его рассказ Коринна.
Оба взрослых кивнули девушке, которая, ведомая каким-то чувством, решила побродить между камней…
— Надо остановить Коин! — шепнула Твилл Улофу, как только убедилась, что Сноу ее не слышит. — Надо убить ее, Вольфи! Нельзя, слышишь меня, нельзя…
— Согласен, Фрей… Нельзя. Нельзя, чтобы это сделал кто-то из нас. Это должен быть кто-то из ее соратников…
========== 27. “Сделайте из меня профи…” ==========
Еще раз посмотрев на Энобарию, Твилл вновь убедилась в том, что капитолийские телевизионщики не очень-то врали, создав образ сурово-немногословной, уверенной и знающей себе цену победительницы, образ, известный ей, конечно, по картинке из ящика. Тур, во время которого тогда еще довольно юная девушка-профи выступала со сцены перед Дворцом Правосудия Уивер-Сити, был так давно, что совершенно выветрился из головы уроженки Восьмого… Поклонницей Игр она никогда не была, но годы обязательных просмотров сделали свое дело — всех тех, на чьей стороне оказалась удача, учительница запомнила наизусть. И, возможно, несколько против своих ожиданий, Твилл призналась себе в том, что, очутившись, в буквальном смысле, на ее месте, босая и, по капитолийским понятиям, не вполне одетая Энобария держалась не только без всякого смущения, но и с каким-то дерзким достоинством, не переходящим, однако, едва уловимую грань, отделяющим его от грубости. Глядя на перебинтованную ступню правой ноги, которую профи, нисколько не стесняясь, выставила на всеобщее обозрение, наверное, чтобы найти для нее наименее болезненную позу, она удивлялась, вспоминая собственное чувство страха и неудобства, испытанное ею в свой самый первый день в Андской Республике. «Сколько раз она была ранена во время последней бойни… Может быть, три? Может быть, пять… Хорошо же их там учили терпеть…» Ее единственная одежда — простая льняная рубашка (не потому, что кто-то хотел унизить женщину — любое другое, менее свободное платье могло бы причинить неудобства ее перевязанному в нескольких местах телу), в сочетании с темной кожей и распущенными черными волосами Энобарии казалась просто белоснежной, а ее незатейливый покрой на сохранившей стройность фигуре выглядел верхом элегантности и вкуса, создав и усилив эффект от восприятия образа страдающей, но несломленной трагическими обстоятельствами амазонки. За прошедшие восемь месяцев с момента ее появления здесь, Твилл научилась отдавать должное мастерству валльхалльских ткачей и портных, не отказывая себе в удовольствии иногда поболтать с ними на хорошо знакомые для уроженки швейного дистрикта темы. Вот и на этот раз, могла она отметить, выбравший рубашку для панемской не то пленницы, не то гостьи явно не прогадал.
Профи усадили в деревянное садовое кресло с плетеной из корня сосны спинкой под небольшой декоративной яблоней, в котором она расположилась в довольно непринужденной позе, время от времени неторопливо отщипывая здоровой левой рукой (правая, также как и нога, была повреждена и находилась на перевязи) лежащие перед ней на столике ягоды черного винограда.
— Я хочу попросить прощения, госпожа Гардинер, за моего друга Ялмара… — Твилл вспоминала, что их разговор начался с этой несколько вымученной фразы Улофа, пытавшегося хоть как-то сгладить неприятность, предшествовавшую появлению Энобарии за много тысяч километров от Арены, о которой красноречиво свидетельствовала внушительных размеров шишка на её лбу натёртая каким-то составом, явно не столь чудодейственным, как капитолийские заживляющие мази.
— Валяйте, мистер Не-Знаю-Кто… — с вызовом говорила профи, — конечно, я не пошла бы сюда по своей воле… Извинений можете не просить — Вы их не получите, — сделала она короткую паузу, — но я Вам, тем не менее, признательна…
— Тогда я попрошу прощения хотя бы за то, что не представился, — перебил её мужчина, поправив полы своей тёмно-зелёной упелянды, — я олдерман Стуртинга Андской Республики Улоф Торвальдссон, в реалиях Панема — это значит принцепс Сената… — он сделал паузу, как-будто чтобы посмотреть, произвёл ли он хоть какое-то впечатление на пленницу, и продолжил, — так за что Вы, тем не менее, признательны?
Услышав от странно и по её представлениям бедно одетого длинноволосого и лохматого мужика словосочетание «принцепс Сената», Энобария слегка хмыкнула («если в их Сенате такой принцепс, каковы же прочие сенаторы! Партия медведей и партия обезьян… не иначе…»), но, сдержав предательский смешок, поспешила ответить:
— Я вижу, я Вам зачем-то нужна, советник, но Вы, вместо того, чтобы приковать меня к раскалённой железной решётке, как сделали бы в Капитолии, пытаете меня приятным ветерком и свежими фруктами… Не будь я Вам признательна, я показала бы, что в моём Дистрикте живут какие-то хамы… Кстати, позвольте Вам задать вопрос, — она поворотом головы показала на остальных участников сцены в малой парадной оранжерее Хауптштадта, — что означает это странное собрание? Вы позвали их, чтобы судить меня? Или Вы настолько меня не боитесь, что поручили охранять себя женщине и парочке девиц с ножами?
Торвальдссон промолчал, выдерживая паузу, в то время как Твилл, развлекавшая себя тем, что пыталась влезть в шкуру победительницы из Второго, была готова признать, что профи, если глядеть с её колокольни, почти права. Наверное, ей, как и долгое время Твилл, обычай фрельсе ходить, демонстрируя всем встречным своё оружие, казался дикостью. «Свобода не бывает безоружной!» — немало времени прошло, прежде чем бывшая учительница усвоила это правило валльхалльского общества и стала носить на поясе короткий тесак. Гораздо неприятней она себя чувствовала во время всяких торжеств, где «ярлу Фрейдис» полагалось, согласно неписанным правилам, появляться с ненавистным церемониальным топориком, от утренних занятий с которым у неё постоянно болели руки. Впрочем, думалось ей, Энобария зря поддевает оберландрата. Увесистый моргенштерн (*) совсем не напрасно висел у него на поясе, и он владел им ничуть не хуже, чем иные признанные бойцы, не видя ни одной причины бояться израненной и безоружной пленницы.