Под влиянием своего окружения она наконец решилась действовать. В ночь на 25 ноября 1741 года в ее дворце на Царицыном лугу собрались близкие люди: Шуваловы, Воронцовы, Лесток. Елизавета долго молилась перед иконой Божьей Матери и дала обет не проливать крови, никого не казнить в свое царствование, если она станет императрицей.
У крыльца ее ждали сани. Елизавета села в них, на запятки встали Воронцов и Шуваловы, и сани понеслись по пустынным улицам ночного Петербурга к казармам лейб-гвардейского Преображенского полка на Литейном проспекте. Там царевну окружило несколько сотен преобра-женцев.
— Ребята, вы знаете, чья я дочь! Ступайте за мною! — сказала она. — Клянусь умереть за вас. Клянетесь ли умереть за меня?
— Матушка! Мы готовы! Клянемся!
И толпа лейб-гвардейцев двинулась за санками Елизаветы к Зимнему дворцу.
«...Сильный шум побудил меня быть настороже; я увидел 400 гренадер лейб-гвардии, во главе которых находилась прекраснейшая из государынь. Она шла твердой поступью одна, а за ней и ее свита направилась ко дворцу», — писал несколько дней спустя очевидец этих событий.
Площадь перед Зимним дворцом была покрыта глубоким снегом. Елизавета вышла из саней, сделала несколько шагов в снегу. «Матушка! Так не скоро дойдем, надобно торопиться!» — заговорили лейб-гвардейцы. Она позволила им нести ее до дворца на руках. Гвардейцы, стоявшие в охране во дворце, перешли на ее сторону.
Брауншвейгская фамилия (так называли семью младен-ца-императора) была арестована. Кроме них, арестовали Миниха, Остермана и других. Свергнутого Ивана Антоновича Елизавета отвезла в свой дворец.
Весть о перевороте чудесным образом облетела спящий город, и когда санки Елизаветы возвращались домой, ее приветствовали толпы народа. Несмотря на темноту и холод, люди бежали к дворцу на Царицыном лугу; там стояли гвардейские полки, горело множество костров, были выставлены вино и водка. Солдаты и горожане, греясь спиртным и теплом костров, восклицали: «Здравствуй, наша матушка императрица Елизавета Петровна!»
Как писал С. М. Соловьев, «в движении в пользу Елизаветы дело шло о национальном интересе, национальной чести, иностранного правительства больше не хотели. Но ошибкой было бы предполагать, что торжество национального интереса будет иметь следствием возвращение русских к допетровским временам — те же самые побуждения заставят дочь Петра сохранять и развивать все сделанное при Петре».
Петербург времен Елизаветы
Блистательный Растрелли. Время чудес и превращений. Смягчение нравов в столице. Записки графа Гордта. Ксения Петербургская.
•*Продерзостный» Ломоносов. Меценат Шувалов и развитие искусств
«Петербург в царствование Елисаветы... представлял одни противоположности — из великолепного квартала вы вдруг переходили в дикий и сырой лес; рядом с огромными палатами и роскошными садами стояли развалины, деревянные избушки или пустыри; но всего поразительнее было то, что чрез несколько месяцев эти места нельзя было узнать: вдруг исчезали целые ряды деревянных домов, и вместо них появились каменные дома, хотя еще не оконченные, но уже населенные», — писал М. И. Пыля-ев в книге «Старый Петербург». Город быстро разрастался, в нем строились новые дворцы, улицы, мосты. Уже в петровские времена в нем было немало садов при домах, а теперь, после указа ограждать дома не заборами, а невысокими оградами, улицы оказались окаймленными зеленью — и город изменился, похорошел.
Палисадники были при каждом доме, а садов в Петербурге к концу XVIII века насчитывалось более 1600. Самый знаменитый сад петровского времени — Летний — сохранял значение придворного, но постепенно приходил в упадок. Зато напротив него, на месте Михайловского замка, где в петровские времена находилась усадьбы жены царя, Екатерины, был насажен великолепный сад возле деревянного Летнего дворца, построенного архитектором Растрелли в 1744 году для императрицы Елизаветы.
Он тянулся от Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова) до Итальянской улицы. Его украшали цветники и узорчатые партеры, пруды и лабиринты из зелени, павильоны, фонтаны. Впоследствии размеры сада сокращались, новые постройки все больше теснили его, и, наконец, осталась лишь небольшая часть, составившая территорию нынешнего Михайловского сада. Императрица Елизавета любила свой Летний дворец, здесь она устраивала праздники, принимала посольства; в Летнем дворце прошло детство будущего императора Павла I. Впоследствии он приказал разобрать старый дворец и построить на этом месте Михайловский замок.
Архитектурные творения Растрелли придали облику нашего города особый колорит. В Петербурге мы найдем замечательные образцы архитектуры классицизма и ампира, эклектики и изысканного модерна — но насколько беднее был бы он без созданий Растрелли, с их сияющей голубизной и позолотой, праздничным размахом и блеском! Слова об основателе города, победившем «естества чин» этих северных бесприютных мест, можно отнести и к Растрелли. Петербургское небо даже в ненастье кажется не таким сумрачным над Смольным собором, Зимним дворцом или Екатерининским дворцом в Царском Селе. Одно из самых необычных мест в городе — внутренний двор построенного Растрелли Строгановского дворца на углу Невского проспекта и набережной Мойки. Стоит затворить за собою тяжелую дверь, сделать несколько шагов по булыжнику — и вступаешь в тишину, под высокие кроны деревьев, в дивный покой старины... Творения Растрелли стали камертоном, определившим всю мелодику архитектуры Петербурга, ее торжественную красоту.
Франческо Бартоломео Растрелли — сын итальянского скульптора Бартоломео Карло Растрелли, работавшего в Петербурге по приглашению Петра I. Шестнадцати лет будущий архитектор приехал сюда с отцом и почти всю свою дальнейшую жизнь связал с Россией. В 1725— 1730 годах Растрелли учился в Европе, а вернувшись в Петербург, стал в 1730 году придворным архитектором. Он был блистательным представителем стиля барокко.
Более тридцати лет Растрелли создавал в Петербурге и других городах России дворцы, соборы, великолепные архитектурные ансамбли. Расцвет его творчества пришелся на время царствования Елизаветы. К сожалению, императрица требовала строить как можно скорее, поэтому многое делалось наспех, лепнину часто заменяли раскраской, одно здание переделывали по нескольку раз. Кроме того, дерево, широко применявшееся для строительства, — материал недолговечный. Деревянные дворцы Растрелли не сохранились до наших дней.
Превосходный образец архитектуры барокко в Петербурге — Аничков дворец, созданный по проекту М. Г. Земцова и Г. Д. Дмитриева. После смерти Земцова строительство продолжалось под руководством Растрелли. Аничков дворец предназначался для графа А. Г. Разумовского, морганатического мужа императрицы Елизаветы. Усадьба этого дворца, с садом, павильонами, оранжереями, занимала территорию от Фонтанки до Садовой улицы; в центре ее располагалось великолепное трехэтажное здание; крышу дворца украшали два купола: над домашней церковью высился купол с крестом, на противоположной стороне — со звездой. Церковь Воскресения Христова Аничкова дворца, оформленная Растрелли, была знаменита своим резным золоченым иконостасом.
В саду (на месте, где сейчас Александрийский театр) находился павильон с картинной галереей и бальной залой, вдоль Невского проспекта тянулся пруд с высокими берегами, цветники пестрели экзотическими цветами, бил фонтан — словом, в нем было все, что могли предложить вкус и мода того времени.
Главный, парадный фасад Аничкова дворца был обращен к Фонтанке. От Фонтанки к нему провели канал, так что гости могли прибывать во владения Разумовского по воде. Однако при жизни Елизаветы он мало жил в своем дворце. Императрица любила устраивать там балы и придворные праздники.
В первоначальном виде дворец простоял недолго. В 1761 году умерла Елизавета, подарившая его Разумовскому, а через десять лет и он сам. В конце 70-х годов Екатерина II подарила Аничков дворец своему фавориту — Г. А. Потемкину; похоже, этот дворец становился чем-то вроде вещественного изъявления чувств царственных дам. К тому времени на смену барокко в архитектуре пришел классицизм, и архитектор И. Е. Старов перестроил Аничков дворец. А в начале XIX века перепланировали усадьбу дворца, построили новые здания. Сегодня мы можем судить о ее первоначальном виде лишь по старинным гравюрам.