Усадьба его стояла на берегу обширного пруда, изобиловавшего всевозможной водоплавающей тварью, и пруд этот считался лучшим охотничьим угодьем наших мест. Между ним и домом был расположен большой сад или вернее парк, занимавший добрые двадцать десятин. Шилов сам построил в имении большой дом, носивший на себе следы его купеческой фантазии. Жилище это было с роскошной отделкой и большими претензиями, но на редкость неудобное для жизни. С домом соперничали, не уступая ему в роскоши, огромные конюшни для беговых лошадей, представлявшие собой целый корпус. Бега были страстью Шилова и причиной его быстрого разорения.
Семья эта включала, кроме уже описанного главы, четырёх детей и хозяйку дома − красивую даму, приходившуюся сестрой настоящей мадам Шиловой, неизвестно где находившейся, которую эта милая дама заменяла во всех семейных, супружеских и светских функциях. Неистощимая отцовская фантазия в связи с купеческим размахом дала детям диковинные и редкостные имена Доната, Германа, Валерии и Милицы. Старший учился в то время уже в средних классах харьковской гимназии и по возрасту к нам с братом не подходил и мало соприкасался, второй же, Герман, был ровесником Коли, а потому составлял нам компанию. Две девицы приятельствовали кратковременно с сестрёнкой, и младшую из них мне пришлось встретить на жизненном пути много лет спустя при довольно исключительных обстоятельствах.
Герман был странный и, несомненно, не совсем нормальный мальчик. С детства он много читал и лет 10 от роду заболел воспалением мозга, последствия чего, видимо, и отразились на его психологии. Он постоянно увлекался всякими необыкновенными приключениями, бегал дважды в Америку и рассказывал нам с братом самые фантастические происшествия, которые будто бы имели место с ним в Мансурове. В его фантазиях всегда фигурировали разбойники, убийства, утопленники, покойники и прочие атрибуты всяких страшных рассказов. Сам он был и атаманом разбойников, и знаменитым стрелком, и многим другим. Сам Герман, по-видимому, наполовину верил в ту чепуху, которую нам рассказывал, и очень сердился моим частым сомнениям по поводу реальности всех этих происшествий.
Однажды после того, как он нам добрый час повествовал о таинственных подземельях, которые он открыл у нас в усадьбе, где он скрывал свою шайку разбойников, я напрямик ему заявил, что он врёт, и потребовал показать, если это правда, если не подземелья, то хоть вход в них. Прижатый к стене Герман, во избежание потери к нему всякого доверия и кредита, согласился на это и повёл нас с Колей в сад, где после долгих путешествий по кустам и крапиве показал небольшую яму, покрытую доской, из которой, по его словам, и шёл подземный ход. Я, помнится, жестоко его осрамил за враньё, после чего наши отношения были навеки испорчены, и мы стали сторониться друг друга. Впоследствии эта взаимная неприязнь друг к другу с годами получила более основательную базу. Через несколько лет Герман Шилов из страсти к приключениям, которая его никогда не оставляла, принял участие в революционном движении. Несмотря на свои ещё юные годы, он стал членом боевой организации и участвовал в вооружённом нападении на завод Вернера в Харькове, за что был арестован и сидел в тюрьме.
Знакомство наше с Шиловыми продолжалось несколько лет. Помню какой-то праздник в их доме-дворце португальского стиля, детский спектакль, в котором брат Коля изображал Орлика из пушкинской «Полтавы», а Герман − Кочубея. Несколько раз приезжали Шиловы к нам, причём за красавицей Шиловой ухаживала целая толпа мужчин. Её портрет сохранился у нас в одном из альбомов до самой революции.
С наступлением смутных дней 1905 года отношения наших семей сразу оборвались. Из случайных слов старших я смутно понял, что Шилов принимал какое-то участие в революционном движении, у него были неприятности с властями и даже обыск. Отец, выбранный в 1907 году предводителем дворянства и имевший правые убеждения, после этого счёл невозможным поддерживать с Шиловыми какие бы то ни было отношения, и наше знакомство с ними прекратилось, хотя Шиловы продолжали жить в Мансурове до 1912 года, когда продали имение.
Бывая в Мансурове каждый год на охоте, мне иногда приходилось видеть молодых Шиловых, так как дорога к пруду проходила рядом с их усадьбой, но ни я им, ни они мне уже не кланялись. Я был в те времена кадетом, а они врагами моего Царя, которому я собирался служить. В 1912 году Шиловы поселились в Харькове, где после смерти мужа мадам Шилова открыла частную гимназию. Перед войной я слышал, что Герман умер, но где и при каких обстоятельствах, не знаю.
Помимо всех этих описанных знакомств, с детства мы с братом тесно были связаны со своими кузенами и кузинами Гатцуками, Гоголь-Яновскими, Бобровскими и Марковыми.
Гатцуков было три брата погодков и сестра, почти одних лет с нами, они были детьми сестры отца – Елисаветы, умершей в 1899 году от чахотки. После смерти матери дети Гатцуки долгие годы жили со своим отцом в городе Ашхабаде Закаспийской области, где учились в гимназии. Каждый год они приезжали на лето или к нам в Покровское, или в Александровку к общей нашей бабушке Анне Ивановне Марковой. Всеволод, Борис и Евгений, как звали этих кузенов, были мальчиками жизни отчаянной и потому пришлись нам с братом как нельзя более кстати. Старший Сева, очень способный, шедший всегда первым в классе, служил всей нашей мальчишеской республике своего рода справочником, так как был на редкость начитан и знал буквально всё, что могло только интересовать нас в эти годы. В 1915 году студентом Горного института он уехал в Америку и ныне работает на видном инженерном посту в Соединенных Штатах как специалист по металлургии, автор многих научных трудов.
Борис второй, впоследствии кавалерийский офицер и мой однополчанин, участвовал в Великой и гражданской войне, эмигрировал в Мексику, где ныне и живёт. Евгений стал артиллерийским офицером и единственный из всех моих многочисленных родичей служит в Красной Армии. Их сестра Людмила, окончив в Советской России медицинский факультет молодым врачом психиатром и получив командировку в Германию, больше не вернулась в СССР, выйдя замуж за молодого немецкого профессора Вольфганга фон Стумпфль.
Гоголь-Яновские Андрей, Вера и Александра были детьми другой сестры отца − Екатерины Евгеньевны, бывшей замужем за Гоголь-Яновским. Как мать, так и дети все были жгучими брюнетами, а мальчик Андрей прямо смахивал лицом на араба. Жили они тогда в Тифлисе, где их отец был управляющим удельным имением, будучи учёным виноделом.
У брата отца, члена Государственной Думы Маркова 2-го, было пять дочерей, живших в те времена у себя в имении Охочевке в 25 верстах от нашего Покровского.
Со стороны матери у нас были кузены Бобровские: Юрий и Нина − дети сестры матери, бывшей замужем за помещиком и председателем земской управы Щигровского уезда. Их имения Озерна и Моховое были также недалеко от нас, верстах в 20. В Озерне же было и имение отца матери, умершего в 1907 году, в нём жила на моей памяти мачеха мамы Софья Карловна, милая приветливая и важная барыня. У неё в усадьбе имелся большой лес, едва ли не единственный в уезде, и потому служивший для нас, детей, особенной приманкой. Дедушка Вячеслав Ильич, насколько я его помню, был степенный белобородый старик барин, любитель метеорологии, сотрудник по этому вопросу многих учёных журналов.
Во всех перечисленных родственных имениях периодически летом происходили съезды родных, которые жили по этому случаю друг у друга по нескольку дней. Повсюду были громадные старые сады, в которых всегда царил густой и зелёный сумрак от развесистых лип и клёнов. Сады эти служили главным центром объединения многочисленной родственной молодёжи − кузенов и кузин. Особенно было весело в эти годы в имении у Бобровских, где тётушка Софья Вячеславовна, молодая и красивая светская дама, собирала всё дворянское общество наших мест. После революции и смерти мужа бедной тёте с сыном пришлось спешно бежать из родных мест в далекий Туркестан, где она пыталась замести следы своего блестящего прошлого.