Кроме нас двоих, никого из штата управления не было, и нам поэтому предстояло заняться, прежде всего, формированием самого управления и организацией службы. Помещение для комендантского управления было уже отведено в доме упразднённого революцией банка на Серебряковской улице, и когда я в него вошёл, там была уже полудюжина писарей, строчивших перьями.
Два дня назад в этом помещении проживал со своим окружением "красный комендант" Новороссийска − матрос Отроблянко, почему все комнаты носили живописные следы этого пребывания. Полы густо заплёваны, подоконники и двери замызганы и вымазаны кровью, углы завалены обрывками кумачовых плакатов, пустыми бутылками и грудами заржавленных винтовок и патронов. Прежде всего всё помещение надо было очистить, вымыть и дезинфицировать, на что понадобилось добрых два дня.
Покончив с чисткой и меблировкой, мы занялись с Якутиным созданием необходимого штата, для чего в штаб военного губернатора была написана соответствующая бумага. На другой день к нам стали прибывать один за другим командированные в распоряжение коменданта офицеры и солдаты.
Среди многочисленных сослуживцев по комендантскому управлению Новороссийска вспоминаю лучше других, кроме начальства, капитана Миляшкевича, поручика Головань и сотника Ляха. Все трое были заслуженные и много раз раненые офицеры – участники Великой войны и Ледяного похода.
Головань был местным уроженцем и до войны получил известность на всю Россию как знаменитый пловец-рекордсмен, плававший из Новороссийска на Дообский маяк и обратно, что равнялось расстоянию не менее 12-15 вёрст. Революция застала Голованя в родном городе, куда он приехал лечиться от ранения. Вместо лечения в период матросской Черноморско-Кубанской республики он был арестован и... расстрелян в числе двух десятков других офицеров. Получив в грудь восемь пуль из пулемёта, согласно порядкам того времени, он замертво упал в общую могилу, и на него свалилось несколько трупов. Ночью он пришёл в себя, выбрался из-под мертвецов и нашёл в себе достаточно сил, чтобы добраться домой. Вся верхняя часть груди у него над ключицами была покрыта неровной линией тёмно-красных пятен от пуль, идущей от одного плеча к другому. Пережитое наружно мало отразилось на характере этого бравого спортсмена, и он везде и всюду сохранял хорошее настроение, несмотря на плохие обстоятельства.
Миляшкевич, как и Головань, был старый корниловец и носил на рукаве своего чёрного мундира восемь нашивок, по числу полученных ран на Великой и гражданской войне. Здоровье его оставляло желать лучшего, и он часто болел.
Сотник Лях, кубанский казак, носивший на своей чёрной черкеске золотой значок Славной школы, принадлежал к известной в городе культурной семье, глава которой много лет подряд был директором реального училища в Новороссийске, за что и был расстрелян большевиками в 1917 году. Старший сын погибшего, студент-юрист, был искалечен на войне и вскоре умер от паралича позвоночника, а младший, мой сослуживец, покинув впоследствии службу в комендантском управлении, ушёл добровольно на фронт, где был зверски зарублен красными во время неудавшейся атаки.
Впоследствии, уже за границей, расспрашивая знакомых о судьбе своих сослуживцев по Новороссийску, я узнал, что и все другие во главе с подполковником Якутиным, так или иначе погибли к концу Добровольческой армии, хотя судьба и была к ним милостива в Великую войну...
Якутин пробыл на своём временном посту недолго, скоро его сменил полковник Васьков, к которому он поступил помощником. Васьков, старый воинский начальник из Симферополя Кавказского, был пожилой и очень мрачный человек, с тяжёлым и нелюдимым характером. Он терпеть не мог, как старый военный, канцелярии, не знал её, почему возложил всё это на мои плечи. Это была нелёгкая для кого бы то ни было задача, даже и в мирное время, а тем более для той суматошной эпохи, которую мы тогда переживали. В тех условиях, в которых протекала жизнь на территории Доброармии, комендантское управление являлось учреждением, в котором, волей или неволей, сосредоточивалась вся жизнь города и его окрестностей. Так как никаких гражданских и полицейских организаций в те времена в Новороссийске не было и в ближайшем времени не предвиделось, то вся административная, полицейская, карательная, исполнительная и отчасти законодательная работа лежала на нашем управлении. За полгода службы в нём я прошёл здесь солидную школу администратора, карателя, посредника и даже политика.
Положительно не было ни одного вопроса жизни, для разрешения которого население города не шло бы в «комендантское». Работая по 15 часов в сутки, я едва справлялся со своими обширными обязанностями и, по-видимому, не без успеха, так как просители, к моему отчаянию, увеличивались в числе в чисто геометрической пропорции.
Дело дошло до того, что однажды комендант прислал мне в кабинет двух чиновных дам, которых он сам постеснялся выгнать; они явились за советом, «как им улучшить своё материальное положение». Кроме разных обязанностей по управлению, на мне лежала задача и по наблюдению порядка в городе, и надзор за поведением господ офицеров и нижних чинов гарнизона. Каждое утро по этой линии я должен был являться с докладом, помимо коменданта, ещё и к начальнику гарнизона − командиру Кубанского стрелкового полка полковнику Тунебергу.
Как этот последний, так и моё непосредственное начальство в лице Васькова, – оба они по своему характеру были самодержцы и очень мало считались друг с другом, тем более, что взаимоотношения между ними были довольно неопределёнными. Получая зачастую от этих двух инстанций приказания совершенно противоположные, я должен был напрягать все свои дипломатические способности, чтобы без ущерба для самого себя выйти из всех этих затруднений.
Зато комендантские офицеры, мои подчинённые, именовавшиеся «младшими адъютантами», поистине блаженствовали и отдыхали на новой службе от похода. Кроме дежурств по управлению, всё остальное время они бездельничали в городе, где все их обязанности сводились к бесплатному посещению театров и всяких других увеселительных мест, дабы пресекать и ликвидировать все могущие произойти недоразумения между военными людьми и гражданскими лицами. Кроме «младших адъютантов», которых было не меньше дюжины, в управлении имелись более солидные офицеры, из которых каждый заведовал каким-нибудь отделом канцелярии, и десяток писарей, занятых круглые сутки.
Помимо этого обширного штата, к управлению, впредь до определения на должности по армии, было прикомандировано много штаб-офицеров и даже генералов, которые впоследствии, как, например, генерал Репьев, заняли видные посты.
Для ликвидации остатков большевистской власти в лице захваченных красных комиссаров всевозможных калибров, а также для суждения военных преступлений, совершаемых чинами армии, при комендантском управлении был организован приказом военного губернатора военно-полевой суд, заседавший два раза в неделю. Эта мера была необходима для того бурного и полного разбушевавшихся страстей времени. Как это всегда бывает там, где одна власть ушла, а другая не успела ещё сорганизоваться, в Новороссийске 1918 года было много таких дел, которые по условиям боевого времени являлись подсудными военно-полевым судам − строгим, скорым и не всегда справедливым.
Грабежи, или, вернее, расхищение брошенного на произвол судьбы имущества, как частного, так и казённого, в первые дни занятия нами города происходили повсюду. Помню, что на Серебряковской улице почти напротив комендантского управления, тогда ещё не существовавшего, находился гастрономический магазин или кооператив, из которого целые вереницы солдат и казаков день и ночь таскали бутылки и свёртки, и никому из начальства не было времени этим заинтересоваться и принять против расхищения необходимые меры.
Через неделю после очищения города от красных, когда начало работать комендантское управление и жизнь более или менее начала входить в норму, власти стали принимать суровые меры против грабежей и расхищения частного имущества, уж не говоря о казённом. Полковник стрелкового Кубанского полка Кржановский, назначенный председателем военно-полевого суда, шутить не любил, и его репутация скоро стала известна всем любителям лёгкой наживы.