С благодарностью приняли мы приглашение Степанова и на три дня забыли, что мы узники; нашли радушного хозяина, который угощал нас, как самых почетных гостей. Баня смыла с нас грязь и пыль, позволила забыть усталость нашу и приготовила на дальнейшее путешествие по Сибири. Этот почтенный и простой человек показал нам и перед нами и сзади нас ехавшим товарищам нашим столько сердечного участия и сострадания к нашей горькой участи, что память о Степанове навсегда сохранилась у всех пользовавшихся его радушным гостеприимством.
Первый раз по выезде из Петербурга совершенно отдохнули от дороги и, напутствуемые благословением Степанова, после трехдневной привольной у него жизни, помчались мы по Барабинской степи к месту своего назначения.
Воспоминания о Пущине[601]
Н. В. Басаргин[602]
…Ялуторовский товарищ мой Пущин, умерший в России в 1859 г., был общим нашим любимцем, и не только нас, то есть своих друзей и приятелей, но и всех тех, кто знал его хотя сколько-нибудь. Мало найдется людей, которые бы имели столько говорящего в их пользу, как Пущин. Его открытый характер, его готовность оказать услугу и быть полезнымг его прямодушие, честность, в высшей степени бескорыстие высоко ставили его в нравственном отношении, а красивая наружность, особенный приятный способ объясняться, умение кстати безвредно пошутить и хорошее образование увлекательно действовали на всех, кто был знаком с ним и кому случалось беседовать с ним в тесном дружеском кругу.
Происходя из аристократической фамилии (отец его был адмирал) и выйдя из Лицея в гвардейскую артиллерию, где ему представлялась блестящая карьера, он оставил эту службу и перешел в статскую, заняв место Надворного Судьи в Москве. Помню и теперь, как всех удивил тогда его переход и как осуждали его, потому что в то время статская служба и особенно в низших инстанциях считалась чем-то унизительным для знатных и богатых баричей. Его же именно и была цель показать собою пример, что служить хорошо и честно своему отечеству все равно где бы то ни было, и тем, так сказать, возвысить уездные незначительные должности, от которых всего более зависит участь низших классов. Надобно сказать, что тогда он уже принадлежал к обществу и следовательно, полагал, что этим он исполняет обязанность свою как полезного члена в видах его цели.
В Чите и Петровском, находясь вместе со всеми нами, он только и хлопотал о том, чтобы никто из его товарищей не нуждался. Присылаемые родными деньги клал почти все в общую артель и жил сам очень скромно, никогда почти не был без долгов, которые при первой высылке денег спешил уплатить, оставаясь иногда без копейки и нуждаясь часто в необходимом. Это бескорыстие, или, лучше сказать, бессеребренность, доходила до крайних пределов и нередко ставила его самого в затруднительное и неловкое положение; но он всегда умел изворачиваться без вреда своей репутации и не нарушая правил строгой честности.
Нельзя сказать, чтобы и он не имел своих недостатков. Мнение света, то есть людей, его знающих, слишком много значило для него, и нередко он поступал вопреки своему характеру и правилам, чтобы заслужить одобрение большинства. Кроме того, у него была и еще слабость: это особенное влечение к женскому полу. Покуда он был молод, ее мало кто замечал и всякий более или менее извинял его, под старость же она казалась в строгом смысле предосудительной, хотя в отношении его и прощалась теми, кто хорошо его знал, ибо вполне искупалась многими другими его прекрасными качествами. Впоследствии именно эти недостатки были причиною его неблагоразумной женитьбы и отчасти преждевременной кончины.
М. С. Знаменский[603]
В передней стоял крестьянин, пришедший с просьбицей насчет своего делишка. И начал повествовать о своих горьких похождениях по судебным мытарствам. Из-за каждой фразы монотонного и нескладного рассказа так и выглядывали признаки: неуважения к личности, кулачной расправы, взяток, незаконности, словом, всех атрибутов тогдашней земской власти.
– Что же я-то могу сделать? – спросил Пущин.
– Да я уж не знаю, сделай что можешь, сделай божескую милость, а идти более не к кому, – безнадежно произнес мужик.
Сделав ему несколько вопросов и дав слово похлопотать за него где можно, Пущин возвратился к компании, сидевшей молча под тяжелым впечатлением крестьянского рассказа.
Хозяин, разрядившись двумя-тремя пропавшими даром каламбурами, закурил трубку, сел к письменному столу и принялся за письмо.
Всем сделалось легче, потому что все знали, что в письме излагается дело только что ушедшего крестьянина – излагается в такой форме, про которую всего справедливее можно сказать, что сквозь видимый смех блестят незримые слезы. Все знали, что письмо Пущина к губернским друзьям есть уже половина дела.
Так делал он всю жизнь. Мне случилось встретить человека, с восторгом рассказывавшего, как он, зная Пущина только по слухам, обратился к нему письменно, прося похлопотать о деле, и вскоре получил ответ, писанный уже посторонним человеком под диктовку Пущина, в котором он уведомляет, что по письму его сделано все возможное. Письмо это писано накануне смерти Пущина.
М. С. Корсаков. Путевые заметки[604]
Середа, 23 февраля 1849 г., Ялуторовск.
Отнесу посылки несчастным, как их здесь называют… Отправился к Матвею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, который, узнав, что я приехал в Ялуторовск, прислал за мной лошадь. У него нашел я и прочих: то есть Ивана Дмитриевича Якушкина и Ивана Ивановича Пущина…
…Пущин высокого роста, молодец собой, а Якушкин маленький, седой, лицо доброе. Очень они были рады мне; сейчас же разобрали посылки и прочли письма, которые я им привез. Расспрашивали меня про своих, все им было интересно. Они здесь получают газеты и следуют за политикой и даже лучше знали ее, нежели я, приехавший из столицы. Много говорили о Семеновском полку. Двое из них служили прежде, то есть еще при Александре Павловиче, в старом Семеновском полку. Пущин же – в Конной артиллерии.
Про гомеопатию много говорили. У них в этот день много было гостей. У Матвея Ивановича воспитываются две девочки и к ним-то приезжали гостьи. Я пил чай и ужинал у них и вечер провел очень приятно, с умными людьми и нельзя иначе.
Хотел было я сегодня же в ночь выехать из Ялуторовска, но Пущин звал меня к себе завтра утром кофей пить. Я подумал, что для них немалое удовольствие видеть кого-нибудь, который может им рассказать про родню, обещал прийти на кофей, да к тому сегодня написал письмо кстати домой. Теперь час пополуночи – пора спать.
Четверг, 24
Ялуторовск. Сегодня встал я и только что начал бриться, в комнату ко мне взошел Матвей Иванович Муравьев. Он заехал за мной, чтоб вместе отправиться к Пущину. Там застали мы Якушкина, а потом пришел и Оболенский. С ним говорил я о гомеопатии и рассказывал им удивительные случаи вылечивания папенькою больных. Много опять говорили про прошедшее…
Якушкин завел здесь школу. Помощником у него – священник здешний. Очень порядочная на вид девочка лет 16, воспитанница Матв. Ив. Бедная нездорова и сегодня едет в Тобольск лечиться…
602
Рукопись воспоминаний (1860) Н. В. Басаргина – в Ист. арх. (ф. 279, оп. 1, № 171); опубликовано в 1925 г. («Кат. и ссылка», № 5, стр. 166 и сл.).
603
М.С.Знаменский, воспитанник декабристов, сын их друга, ялуторовского священника С. Ф. Знаменского, близко знал Пущина много лет. Приведенный здесь отрывок напечатан в книге «С. Турбин и Старожил – Страна изгнания и исчезнувшие люди» (Тюмень, 1872, стр. 351 и сл.).
604
Публикуются впервые по автографу (Рукоп. отд. Библиотеки имени В. И. Ленина, Каре., п. 40 и 41).