– А что насчет прочих пунктов?
– Владелец имеет привычку разжигать трубку от ламп и газовых горелок. Обратите внимание: трубка с одной стороны сильно обуглилась. От спичек такого, конечно, не бывает. С какой стати, прикуривая, держать спичку сбоку? А вот прикурить от лампы, не опалив чашу трубки, не получится. И опалена она с правой стороны. Из этого я заключаю, что хозяин трубки – левша. Попробуйте прикурить от лампы: естественно, будучи правшой, вы поднесете ее к пламени левой стороной. Разок-другой, возможно, сделаете и наоборот, но в привычку это у вас не войдет. А эту трубку постоянно подносили именно правой стороной. Далее, янтарь глубоко прогрызен. На такое способен только сильный энергичный человек, причем с крепкими зубами. Но если не ошибаюсь, он уже поднимается по лестнице, и нам предстоит изучить кое-что поинтереснее трубки.
Мгновение спустя дверь открылась, и в комнату вошел высокий молодой человек. На нем был хороший, но не броский темно-серый костюм, в руке он держал коричневую фетровую шляпу с широкими полями. Я дал бы ему лет тридцать, хотя на самом деле он оказался несколько старше.
– Прошу прощения, – начал он, запинаясь. – Наверное, мне следовало постучать. Да, конечно же, следовало. Должен сознаться, я немного расстроен, в этом вся штука.
Он провел рукой по лбу, как человек, близкий к обмороку, и не сел, а скорее упал на стул.
– Я вижу, вы не спали ночь, а то и две, – проговорил Холмс свойственным ему мягким, доброжелательным тоном. – Это действует на нервы больше, чем работа, и даже больше, чем всякие удовольствия. Скажите, чем я могу вам помочь?
– Мне нужен ваш совет, сэр. Я не знаю, что делать. Похоже, вся моя жизнь пошла прахом.
– Вы хотите привлечь меня в качестве сыщика-консультанта?
– Не только. Мне необходимо услышать ваше мнение как человека здравого ума – имеющего богатый опыт. Я хочу узнать, что мне делать. Молю Бога, чтобы вы мне сумели это подсказать.
Молодой человек бросал короткие, отрывистые фразы; мне казалось, что речь для него мучительна и ему приходится преодолевать внутреннее сопротивление невероятным усилием воли.
– Вопрос деликатный, – продолжал он. – Кому понравится толковать о своих семейных делах с посторонними? Разве это не ужас – обсуждать поведение собственной жены с людьми, которых вижу впервые! Чудовищно, что я на такое решился. Но я дошел до точки – и мне позарез необходим совет.
– Мой дорогой мистер Грант Манро… – начал Холмс.
Наш гость вскочил с места:
– Как! Вам известно мое имя?
– Если вам угодно сохранять инкогнито, – с улыбкой заметил Холмс, – я бы порекомендовал вам не обозначать свое имя на подкладке шляпы – или, по крайней мере, поворачивать ее тульей к собеседнику. Я намеревался сказать, что мы с моим другом выслушали в этой комнате немало удивительных тайн и, признаюсь, нам посчастливилось внести мир во многие смятенные души. Смею надеяться, что и вам мы сумеем помочь. Я прошу вас, поскольку время может оказаться дорого, без дальнейшего промедления ознакомить меня с подробностями вашего дела.
Наш посетитель снова провел рукой по лбу, словно последовать этому приглашению для него было равносильно пытке. Выражение его лица и каждый жест свидетельствовали о том, что по натуре он сдержанный, замкнутый человек, с чувством достоинства и склонный скорее скрывать свои раны, нежели выставлять их напоказ. Наконец он яростно взмахнул кулаком, как бы отбрасывая прочь всякую осмотрительность, и приступил к рассказу:
– Факты таковы, мистер Холмс. Я женат – и женат уже три года. Все это время мы с женой горячо любили друг друга: счастливей супружеской пары и найти трудно. Ни в чем мы ни разу не расходились – ни в слове, ни в деле, ни в мыслях. Но вот с прошлого понедельника между нами вдруг вырос некий барьер: я понял, что в жизни моей супруги и в ее душе есть что-то такое, о чем мне ничего не известно, как ничего не известно о женщине, которая проскользнет мимо на улице. Мы стали чужими, и хотелось бы мне узнать, в чем тут причина.
Прежде чем пойти дальше, должен внушить вам, мистер Холмс, главное: Эффи меня любит. В чем в чем, а в этом пусть ни малейших сомнений у вас не будет. Она любит меня всем сердцем и всей душой, а сейчас еще больше, чем когда-либо. Я это знаю, чувствую. Незачем даже это обсуждать. Мужчина без труда определит, любит его женщина или нет. Однако между нами пролегла некая тайна, и стать прежними мы не сможем, пока она не разъяснится.
– Будьте так любезны, мистер Манро, изложите факты, – довольно нетерпеливо перебил его Холмс.
– Я сообщу вам то, что мне известно о прошлой жизни Эффи. Когда мы встретились, она была вдовой, хотя ей исполнилось-то всего двадцать пять. Звали ее тогда миссис Хеброн. Совсем молодой она уехала в Америку и жила в городе Атланте, где вышла замуж за некоего Хеброна, юриста с хорошей практикой. У них родился ребенок, но потом там вспыхнула эпидемия желтой лихорадки, которая сгубила и мужа, и ребенка. Я собственными глазами видел мужнино свидетельство о смерти. После этого Эффи в Америке сделалось тошно, она вернулась в Англию и поселилась с тетушкой, старой девой, в Пиннере, графство Миддлсекс. Стоит упомянуть, что супруг Эффи не оставил ее без средств: капитал суммой в четыре тысячи пятьсот фунтов был им так удачно размещен, что приносил доход в среднем семь процентов годовых. Когда мы познакомились, Эффи прожила в Пиннере всего полгода; мы полюбили друг друга и через несколько недель заключили брак.