Записки о смерти
Предисловие:
Либо тоннеля не существует, либо меня в него не пустили.
Запись 1-ая (14.09.2001):
После «пробуждения» чувствовал себя глубоко обманутым и разочарованным; ледяной холод костяных рук не обжог плечи, милосердный успокаивающий голос не звал за собой. Она не пришла. Впрочем, никто мне ничем не обязан. Кто вообще сказал, что там со мной будут носиться, как с малым дитём? Я был предоставлен самому себе — это сродни тому, как назвать бродягу, потерявшего дом, свободным. Слово «свобода», вне контекста, звучит возвышенно и гордо, но дай ему рамки — и теряется некая серьёзность, словесная главенственность. Ограничения уверяют, будто человек имеет власть над символом, но это глубокое заблуждение; понятие одного и того же слова можно трактовать по-разному, что и делает некоторые фразы опасными в устах относящегося к ним с пренебрежением...
Запись 2-ая (15.09.2001):
Предположим, рамки сняты, и свобода предстала во всей своей необъятности. Разве категоричность систем жизни и смерти не будет ослаблена и поглощена охватом её значения? Как и всё возвышенное, свобода требует от человека полного, добровольно-принудительного повиновения. То есть, человек априори несвободен; изначально он находится в прямой зависимости от жизни, и никак не наоборот, но хватка её слаба, и вот мы покинули тело-клеть, как снова попадаем в инородную среду, в иную зависимость. Такая картина мира обнажает свободу в перспективе недосягаемой величины. Мне известно некоторое восточное видение школ, решивших достигнуть свободы, прервав бесконечный перегон между жизнью и смертью; они пошли дальше, считая «небытие» достижением абсолютного освобождения, и гармоничное растворение души в мире нашло решение в удивительном столкновении противоположных представлений о загробной жизни. Но я убеждён в пережитом. Мы зависим от слова не столь как от символа, сколь от его значения; если я существую после смерти, то ценность слова «жизнь» и «смерть» существуют и как часть покинутой мной реальности, и как составляющая загробного мира. Мы — рабы слов, а не властители. Свободный от жизни по-прежнему находится в плену — это плен мёртвой среды и существующих понятий, ибо слово познает смерть, когда умрёт последний человек.
Запись 3-ая (16.09.2001):
Я не придерживаюсь атеистических взглядов, но и не позиционирую себя как верующего; сверхъестественное, как правило, ограничивалось мистическими пропажами различных мелких предметов. Признать свою тотальную рассеянность куда страшнее, чем предположить существование духа-воришки. Но вообразить — полдела, а вот поверить — это уже высшая сфера! Я умею воображать, но не умею верить. Поэтому мне не хотелось ограничиваться христианством. Стал тешить себя надеждой увидеть после смерти Мару или Анубиса, встречающих умершего с широко разведёнными руками. Меня строго воспитывали с самого детства, учили молчать в присутствии взрослых. А что сказать им, существам вечности? «Простите, но, кажется, я ошибся раем»? Теперь я вернулся оттуда, откуда, если верить поговорке, никто не возвращается. И что мне сейчас делать, если стало ясно, что дух-воришка — это моя память?
Запись 4-ая (20.09.2001):
Как думаете, чем ближе подходит отпущенный срок, тем сильнее он чувствуется умирающим? Имею в виду, когда человек за месяц (или даже неделю) предрекает собственную смерть. Например, если завтра на мою голову упадёт кирпич, смогу ли я почувствовать грядущую опасность, вовремя её предотвратив? Это бывает непосредственно в момент опасности — включается некая интуитивная программа, говорящая: «обойди». Но... за неделю до этого? Звучит наивно. Позвольте спросить (и не посчитайте вопрос кощунственным): вы когда-нибудь смотрели в глаза людей, которым было вскоре суждено умереть? В них очень четко отражается печать Танатоса. Как часто приходилось слышать от них слова о кульминации? Многие, кого я знал, упоминали этот феномен. Мне подумалось, если смерть от возраста или болезни является естественной, то, когда человек умирает от упавшего с неба кирпича, его гибель является причиной чьего-то вмешательства... Так кто за это должен отвечать?
Запись 5-ая (20.09.2001):
Интересно, а что видели в моих глазах врачи, когда пытались «вернуть» к жизни?
Запись 6-ая (21.09.2001):
Случилось ли это прямо на операционном столе? Помню мелькающие жёлтые огоньки, белые и синие краски, которые смешивались, словно море и морская пена. Цвета, по сути, приятные. И было их, наверное, куда больше. Но всё было так быстро, что пришлось закрыть глаза. А дальше — провал. Не знаю, сколько это длилось. В очередной раз по телу прошёл электрический заряд — дефибрилляция. Кардиомонитор показывает отсутствие пульса. Нескончаемые движения рук, повторяющие одно и то же действие. Заряд за зарядом. Судорожная суета. Глаза врачей мечутся по сторонам в поисках спасительного средства. В поисках эдакой панацеи, капнул — и пациент вылечен... жив! Минимум работы — максимум прибыли. Я всё это вижу, но уже... как бы верно выразиться... со стороны. Они сострадательно переглянутся и, чуть горюя, опустят руки. Дата смерти занесена в базу (я её даже смог разглядеть). Всё и так ясно — я пропал. Скоро сообщат моим родным. Дальше весь этот фарс с погребением. Могильный бизнес — вот и прелести жизни. Прошу, похороните меня в моём дворе — и посадите на могиле дерево...