Теперь все ждали, что же предпримет Советский Союз для расстройства сговора империалистических сил против страны социализма.
Помню один из субботних вечеров в августе. Мы сидели с пресс-атташе нашего посольства в бюро ТАСС у открытого окна, выходящего на тихую Клюкштрассе. С улицы в комнату врывались звонкие голоса детей и звяканье запоров закрывающихся на ночь магазинов. От Нолендорфплац несся мелодичный перезвон колоколов. Только что приобретенный мной «Телефункен» передавал из Москвы веселые волжские песни.
Предвечерняя идиллия была вдруг грубо нарушена — под нашими окнами застучали кованые солдатские сапоги, а затем заскрежетали гусеницы танков. Клубы бензинового перегара заполнили комнату. Немецкая воинская часть во всем снаряжении проходила по нашей улице.
Проклятые авантюристы, и когда только они сломают себе шею, — сказал я, захлопывая со злостью окно.
— Надо владеть своими чувствами, — сказал нравоучительно мой собеседник, — тебе приходится вращаться среди немцев и такие настроения могут помешать твоей работе.
Затем он сообщил, что в ближайшее время, очевидно, произойдет поворот в советско-германских отношениях. Англия и Франция, рассказывал пресс-атташе, намеренно затягивают в Москве переговоры, не желают брать на себя обязательства на случай агрессии и ведут себя неискренне. Они до сих пор не прислали в Москву делегацию для ведения военных переговоров, очевидно, из-за боязни обострить свои отношения с Германией. Советское правительство в таких условиях обязано позаботиться о том, чтобы не дать англичанам и французам натравить на нас Гитлера. В связи с этим не исключена возможность заключения советско-германского договора о ненападении.
Признаться, все эти вести произвели на меня ошеломляющее впечатление. В моей памяти еще были свежи гневные слова советского протеста по поводу разбоя гитлеровцев в Чехословакии. Я знал, как сильны чувства ненависти и отвращения в советском народе к фашистским захватчикам. Мне трудно было также представить, что гитлеровцы, смертельно ненавидящие нас, могут протянуть Москве «руку дружбы».
Но я все больше углублялся в смысл сказанных слов. Надо было принимать в расчет вопросы большой политики. Действительно, назревала опасность заключения соглашения Германии с Англией и Францией, поворота всей Европы против Советского Союза.
Когда мой друг сообщил затем о начавшихся уже переговорах между СССР и Германией и о том, что в ближайшее время Риббентроп выедет в Москву, я весь вечер находился под впечатлением важных надвигающихся событий, свидетелем которых я становился.
Замешательство среди врагов и друзей
С каждым днем все более бросалось в глаза, как немецкие официальные лица, с которыми я был знаком, начинают менять свое отношение ко мне, проявлять внимание. Несколько дней спустя после описанного выше вечера на пресс-конференции в министерстве пропаганды один из сотрудников Геббельса спросил:
— Исключаете ли вы возможность улучшения германо-советских отношений?
— Такой возможности нельзя исключать, — кратко сказал я, будучи уже подготовлен в этой области.
Мой ответ произвел на геббельсовского чиновника положительное впечатление.
Дружественные отношения немцев к советскому журналисту являлись для западных инкоров предвестником общего изменения внешней политики Германии, о чем начали распространяться слухи с неимоверной быстротой. Для них я служил вроде как наглядной иллюстрацией «поворота» в отношениях между Германией и СССР. Они начали добиваться встреч со мной. Из всех их вопросов было видно, как глубоко задевала и беспокоила англичан и американцев политика Советского Союза в отношении Германии.
Некоторые корреспонденты из Прибалтики — литовские и латвийские фашиствующие журналисты — начали открыто высказывать свое недовольство сближением между СССР и Германией. Их, конечно, беспокоили не судьбы человечества, а ими овладело чувство страха за то, что советско-германский договор может воспрепятствовать их антисоветской деятельности в Германии.
Особенно странным казалось то, что наиболее реакционные журналисты вдруг стали «страстными поклонниками» коммунистических идей, делая вид, что они заботятся о том, как бы не пострадали интересы коммунизма от советско-германского сближения. Некоторые из них заходили в наше бюро и в упор спрашивали: