6-го рис продавался по 4 ф[анама] за унцию[348], начались ропот и массовое дезертирство. Кони два дня оставались без корма. Тогда Набаб принял решение отступить. Приказ был передан устно шупедарами, и в половине восьмого[349] мы снялись с лагеря. Г-н Хюгель проявил скромность и не потребовал необходимого числа носильщиков для переноски наших вещей. Поэтому нам пришлось сломать и сжечь больше трети нашего имущества. Вторую треть захватили маратты, а от третьей части того, что мы привезли с собой, которая лежала на складе в Ширингапатнаме, вследствие разных событий, по существу, ничего не осталось[350].
Армии был дан приказ уходить из лагеря по левой стороне ущелья тремя колоннами в разное время. Впереди следовал основной обоз вместе с кавалерией, потом пехота и, наконец, мелкие повозки под защитой пикетов всех родов войск. Мы же выступили лишь после того, как был спущен флаг Набаба. Мы выстроились в боевом порядке перед его палаткой. Итак, в половине десятого Набаб сел на коня и приветствовал нас. Вместо того чтобы сопровождать его, как сделал бы я, имей я честь быть командиром, г-н Хюгель приказал нам выступить лишь после того, как гвардия Набаба сняла пикет. Он заверил нас, что при выходе из ущелья армия построится в каре по батальонам и тогда мы займем удобную позицию для парирования ударов, которые могут нанести Набабу.
Наконец мы достигли горловины ущелья, откуда должна была выйти армия. Там была такая путаница, что и не передать словами. Солдаты всех родов войск вперемешку с тягловыми животными были в беспорядочном непрерывном движении, и вскоре мы оказались в этой массе людей, усиливая хаос.
В этой суматохе мы с г-ном Хюгелем оказались отделенными от наших товарищей. Их молодые кони пугались слонов и верблюдов, а из-за непривычки большинства ездить верхом они не могли уверенно держаться в этой толпе. Мой командир, за которым я следовал, сидел на плохо объезженной лошади, которая вставала на дыбы и брыкалась, и видно было, что она пугается своих соседей. Всаднику было не по себе, и он мечтал лишь о том, как бы выбраться из ущелья. Слоны помогли в этом: прорезав толпу, они стали во главе колонны. Г-н Хюгель приказал мне ехать впереди, чтобы следовать за мной. Я исполнил его приказание, и некоторое время мы ехали вместе с теми из наших товарищей, которые к нам присоединились. Шагов через двести мы оказались у выхода из ущелья. Из-за отсутствия командования там происходила страшная сумятица: животные, обозы, артиллерия, слоны — все стремительно бросались вперед. Толпы людей кричали, что враги сейчас нас отрежут, а это было неверно. Продолжая следовать за слоном, я оказался в горловине ущелья и стал продвигаться дальше, хотя и видел, что моего командира за мной не было. Однако я не мот поступить иначе, так как меня уносил общий поток. Я продолжал двигаться вперед, так как командир сказал нам, что вся армия построится в каре с конницей и обозом в центре.
Выйдя из ущелья, я увидел рощицу. При первой возможности я выбрался из толпы и свернул влево от дороги, решив дожидаться командира и товарищей.
Я оставался там с четверть часа. Подобно тому как утопающий стремится добраться до скалы, чтобы спастись, но нахлынувшая волна уносит его далеко с собой, я был подхвачен толпами людей, которые, вырвавшись из ущелья, казалось, стремились возместить себе за испытанные стеснения. Тогда, не имея иного выбора, я присоединился к одному чернокожему военачальнику. Он, видимо, разведал путь и вел колонну вперед. Я был уверен, что днем мы снова соберемся вместе.
Я был вооружен саблей и двумя хорошими пистолетами с небольшим патронташем, наполненным, как и оба кармана, порохом и пулями. Конь у меня был сильный, хотя и невысокий.
Следуя за чернокожим командиром, который не понимал меня, как и я его, впереди слева я услышал ружейный выстрел. Было примерно половина четвертого утра. Я решил, что это был самопроизвольный выстрел, как это нередко случается. Мы продолжали путь, а за нами двигалась масса вьючных животных и тысяч 15 — 18 людей, кто верхом, кто пешком, с самым разнообразным оружием. Я принял всю эту вереницу за армейский обоз, а людей — за конвой. Но мои предположения оказались неверными: это была та самая третья колонна, о которой я говорил, но двигалась она в другом направлении, чем остальная армия.
В этом я убедился часа в четыре утра, когда услышал ружейную и пушечную пальбу и увидел разрывы множества фугетт в 3/4 лье слева от меня. Тогда я покинул военачальника, который жестами показывал мне, что недоволен моим уходом. Я направился туда, откуда слышались выстрелы. Но, к моему несчастью, время от времени они затихали, и то, что я слышал, было всего лишь стрельбой по небольшому мараттскому лагерю, расположенному в виде буквы Т по дороге на Ширингапатнам. Стрелявшие хотели вынудить мараттов выйти из лагеря в поле. Наступил день. Я увидел отряд всадников. Вначале я принял их за своих, поскольку они находились между мной и нашей армией, которую я узнал по огню пехоты и по построению в каре. Как только эти господа меня заметили, от них отделилось человек тридцать, и по их манере приближаться с копьем наперевес, я понял, что это отнюдь не друзья. Я вынул пистолет и, положившись на быстроту ног коня, помчался обратно к отряду, который только что покинул, о чем теперь уже сожалел. Пять-шесть мараттов, у которых кони были лучше моего, уже перерезали мне дорогу, но выстрелом из пистолета наугад я освободил себе путь. Я кинулся к своему конвою, но те, завидев врагов, бросились врассыпную, удирая во все лопатки и мешая друг другу.
348
Поскольку старинная парижская унция составляла 1/16 фунта, речь здесь идет, очевидно, об одной анна (т. е. 1/16 мана). В Майсуре, по данным Ф. Бьюкенена, описавшего этот город в самом начале XIX в., мера веса в 1 анна равнялась 600 — 650 г.
350
По словам Гюго в “Путешествии в Азию”, Хюгель отдал все военное снаряжение Хайдару Али, начавшему восстанавливать свою армию после разгрома. К такому поступку Хюгеля побудила щедрость Хайдара Али, выплатившего ему лично после битвы при Мелукоте 8 тыс. рупий.