Иногда я перед поездкой на дачу заезжаю в специальный цветочный супермаркет – чего только там нет. Впрочем, нет там наших скромных садовых цветов. Все цветы из Голландии. Кустарники, по-моему, тоже. Не сомневаюсь, скоро свое слово скажут и наши садоводы. Ведь цветы в Москве, да и в других городах, стали неотъемлемой принадлежностью быта. Задумала порадовать себя – покупаешь несколько хризантем (я предпочла бы астры), идешь в гости к соседке – покупаешь три розы (я предпочла бы ромашки).
А какие красивые букеты я получаю сейчас в день моего рождения, в самую темную и морозную пору зимы. И как хорошеет и расцветает мой одинокий дом от этих букетов.
Французский Пушкин – Ронсар – в одном из своих стихотворений изобразил старушку, страдающую бессонницей. И вот в одну из бессонных ночей старушка вспоминает отвергнутых поклонников… И думает: «Ну почему я была такой жестокой? Почему не захотела ответить на их мольбы?»
А я иногда, когда не спится, думаю: «Ну почему мне не дарили таких прекрасных букетов в молодости? Почему?»
Эффект причастности
Много всяких эффектов существует. Например, фотоэффект, эффект Доплера, эффект памяти, эффект неожиданности, эффект присутствия. А вот об эффекте причастности я никогда не слышала. А между тем этот эффект я сама испытала…
Ты вдруг чувствуешь себя как бы слитой с окружающей реальностью, ее частичкой. И то, что ты «частичка», вселяет в тебя гордость и чувство защищенности. Очень необходимые ощущения в условиях тоталитарного режима.
С эффектом причастности связано у меня давнее-предавнее воспоминание.
Произошло это зимой 1936 года – я училась на втором курсе в Институте философии, литературы и истории (ИФЛИ). И тут – о счастье! – 5 декабря приняли новую Конституцию. Ее назвали Сталинской, хотя, как теперь пишут, сочинял ее (да и мы, тогдашние, это почему-то знали) не Сталин, а вовсе Бухарин. Сочинял, так сказать, с петлей на шее. (До показательных процессов 1937–1938 годов оставалось всего ничего.)
Энциклопедический словарь эпохи Брежнева характеризовал эту сталинско-бухаринскую Конституцию так: «К. СССР 1936 г. законодательно закрепила победу в СССР социалистич. обществ. отношений». Ни больше, ни меньше!
Тогда и у меня, и у всех (так мне, по крайней мере, казалось) эта «К.» вызывала энтузиазм.
Избирательное право, согласно новой Конституции, было всеобщим, прямым и тайным. До сей поры избирать в Советском Союзе разрешалось отнюдь не всем гражданам, многих избирательного права лишали, и они становились лишенцами, что грозило высылкой и даже тюрьмой. Выбирали до 1936 года открытым голосованием, поднятием рук. И выборы были многоступенчатыми – то есть одни выборщики выбирали других и т. д. В общем, в 1936 году был взрыв демократии, если не считать одного маленького «но» – выборы с самого начала предполагали полную невозможность выбора. Кандидат в бюллетене писался ОДИН.
После принятия Конституции сразу же начали готовиться к выборам. Мы, студенты, должны были работать с избирателями как агитаторы. Казалось бы, за что агитировать, если выбора нет? И чему радоваться? Тем не менее с тех пор целых пятьдесят лет, все годы советской власти, эти прямые и тайные выборы обставлялись как большой праздник. На избирательных участках оборудовали буфеты, где продавались бутерброды с колбасой, ветчиной и сыром. А иногда и пирожки с повидлом. Тысячи людей, непосредственно причастных к составлению списков, оформлению избирательных участков и подсчету голосов, неделями не ходили на работу… А во время первых выборов по радио день и ночь звучала бравурная музыка. И люди чуть ли не христосовались. Такая радость, такое ликование!.. Кстати, после многих десятилетий подобных выборов и возникло странное словосочетание: «альтернативные выборы», как будто можно выбирать без альтернативы. Да, можно, при тоталитаризме все можно!
Ну да ладно. Итак, в 1936-м я, как и другие студенты, работала с избирателями. Учились мы в Сокольниках. Точнее, в селе Богородском. Соответственно, агитировали там же, в Богородском. Время было зимнее, рано темнело. И вот после долгого студенческого дня я отправлялась в путь: в лесу (тогда еще там рос лес) в деревянных домах-бараках жили «мои» избиратели. Почти у всех не было ни канализации, ни водопровода. Отопление – печное. Но я смело входила в эти дома и несла черт знает что насчет нашей новой Конституции, насчет нашего замечательного сегодня и еще более замечательного завтра. Принимали меня, как ни странно, очень дружелюбно. Люди были милые, простые, радушные. Вроде бы, поговорив, мы и впрямь начинали верить, что скоро все поправится, все наладится. По случаю предстоящих выборов в магазины стали «выбрасывать» (термин тех лет) кое-что из съестного. Мясо, например, или жиры (масло). По-моему, в 1936 году такой голодухи, как в начале 1930-х, уже не было. И люди очень надеялись на лучшее.